Нравственность в науке: 7.9. Наука и нравственность. Этика науки и социальная ответственность ученого

Наука и/или нравственность

(К публикации
статьи А. Эйнштейна «Почему социализм?», см. «За науку» №
33 от 6 ноября, отклики в № 35 2003 года и № 1, 2

2004 года)

Опубликованная в ноябрьском номере «За науку» статья Эйнштейна «Почему социализм?», а также два отклика на нее в действительности ставят ряд не менее острых вопросов. Во всех трех публикациях речь идет о социализме, однако выводы авторы делают разные. Почему? Начинать, как справедливо указывает В. Пряхин, следует с определения, но поскольку в его заметке такого определения мы все же не заметили, попробуем его дать. Не только эти публикации, но сами многовековые споры о социализме позволяют сделать вывод, что социализм есть не что иное как некий смутно представляемый идеал справедливого общества, в котором не будет насилия одной личности над другой. Можно ли его достичь и как это сделать — это уже другой вопрос. Первые попытки построения такого общества были предприняты еще Платоном, но до середины XIX века все концепции построения социализма сводились к благой воле руководителей государств. В конце XIX века была предложена такая теория, в которой роль исторического субъекта сводилась к минимуму, а сама история представлялась как объективный процесс, не зависящий от воли конкретных людей, и поэтому похожая на научную. В этой марксистской классовой теории считалось, что социализм можно построить, если ликвидировать классы, т.е. ликвидировать частную собственность, введя плановую экономику при общественной собственности на средства производства. (Поэтому мы позволим себе не согласиться с известным определением, согласно которому социализм есть плановая экономика при коллективной собственности: это не определение, а, скорее, теорема, т.е. мнение, что социализм можно построить именно при таких условиях). Разумеется, в век преклонения перед наукой эти мысли Маркса тотчас же овладели умами европейских интеллектуалов.

Таким образом, в основе реализации крупномасштабного эксперимента, начавшегося в России в 1917 году, лежали стремление построить справедливое общество и вера в то, что марксизм есть наука о социализме. Неудивительно, что многие люди, видящие все несправедливости современного им общества и верящие в истинность и действенность научного знания, стали симпатизировать советскому эксперименту. К числу таких людей принадлежал и А. Эйнштейн. Для Эйнштейна очевиден глубочайший кризис современного общества, зависимость от которого человек осознает как никогда раньше. «Но эту зависимость, — отмечает великий физик, — он ощущает не как благо, не как органическую связь, не как защищающую его силу, а скорее как угрозу его естественным правам или даже его экономическому существованию». Следовательно, в глазах Эйнштейна кризис общества — не политический и не экономический, как считали марксисты, а нравственный. Вообще, нравственным вопросам Эйнштейн уделял огромное внимание. «Забота о человеке и его судьбе должна всегда представлять главный интерес всех технических предприятий, чтобы творения нашего ума становились благословением, а не проклятием для человечества», — писал он. «Наше время отмечено поразительными успехами научного познания, — отмечал он в другой работе. — Как не радоваться этому? Но нельзя забывать, что знания и мастерство сами по себе не смогут привести людей к счастливой и достойной жизни. У человечества есть все основания ставить провозвестников моральных ценностей выше, чем открывателей научных истин». Однако, вот парадокс, считая, что «в конечном счете основой всех человеческих ценностей служит нравственность», Эйнштейн тем не менее не видел места нравственности в своей картине мира. Будучи ученым, что называется, «до мозга костей», он не видел места для свободной деятельности человека в мире, управляемом необходимыми законами. В известной статье «Наука и религия» (1930 г.) Эйнштейн писал: «Для того, кто всецело убежден в универсальности действия закона причинности, идея о существе, способном вмешиваться в ход мировых событий, абсолютно невозможна». Логическим завершением подобных взглядов Эйнштейна явилась его «космическая религия», где место личного Бога занял безличный мировой разум. Сопоставляя вышеприведенные высказывания, недоумеваешь: как можно ставить вопрос о нравственности, одновременно отрицая наличие в человеке свободной причинности. Ведь если человек не обладает свободой воли, а его поступки определяются лишь «внешней и внутренней необходимостью», то он не может быть нравственным субъектом: его нельзя ни осуждать, ни хвалить. Налицо явное внутреннее противоречие в мировоззрении Эйнштейна: сердцем ощущая важность и даже первостепенность нравственных принципов, разумом он их же и отвергает. Эту ситуацию предвидел и объяснил еще Б. Паскаль, писавший о существовании в человеке такой способности познания, как сердце. Сердце не зависит от разума, оно не доказывает, а видит, ощущает истину непосредственно. В терминах своей философии эту же проблему пытался понять и И. Кант. В его философии разум имеет дело лишь с явлениями и оперирует пространственно-временными категориями, нравственность же возможна лишь при наличии у человека свободы воли, которая есть вещь-в-себе и поэтому не зависит ни от пространства, ни от времени. Поэтому чистый (т.е. научный) и практический (т.е. нравственный) разум есть две стороны одной разумной способности человека, в конечном счете не зависящие друг от друга.

Но и Паскаль, и Кант были христианами; в их «объемной», нравственно-разумной картине мира и человека находилось место и для нравственных принципов, и для научных теорий. XIX и XX века, упоенные успехами наук, отбросив как ошибочное любое мнение о нравственной природе мира, характерное для христианства, поспешили посчитать этические принципы частным случаем научных законов, а свободу человека — видимостью. Такой взгляд оказался очень удобным для многих: не надо каяться в своих грехах или даже сваливать свою вину на других и потом мучаться угрызениями совести — законы природы безличны и вытерпят любую напраслину. Безличный мировой разум не накажет человека за его грехи. Как сказал Эйнштейн в уже цитированной статье «Наука и религия», «такой человек ничуть не нуждается в религии страха. Социальная, или моральная, религия также не нужна ему. Для него Бог, вознаграждающий за заслуги и карающий за грехи, немыслим по той простой причине, что поступки людей определяются внешней и внутренней необходимостью, вследствие чего перед Богом люди могут отвечать за свои деяния не более, чем неодушевленный предмет за то движение, в которое он оказывается вовлеченным». Но, обманывая себя, нельзя обмануть свою природу: человек что во времена Паскаля, что во времена Эйнштейна был и остается существом не только разумным, но свободным и нравственным. Нравственный выбор всегда стоит перед человеком, неважно, признает он при этом факт существования нравственности или не признает. Поэтому следует отличать объект научной познавательной деятельности человека от его нравственной личностной деятельности, и не подменять одно другим. Такая подмена часто приводит к иллюзии отсутствия нравственной ответственности каждого человека, а от имморализма до аморализма — один шаг. К сожалению, XX век наглядно продемонстрировал, к чему приводит такая подмена, и большая доля вины ученых за ГУЛАГ и Хиросиму, конечно же, имеется. Глубоко ошибочно считать, что наука может познать и описать все, более того, не только ошибочно, но, как мы видим, и опасно. И современный мир все больше признает существование границ науки, границ, определяемых самой сущностью научного познания. Главной тайной для науки — и для физики, и для психологии, и даже для философии — остается личность человека. Но именно личность является действующим субъектом исторических и общественных процессов. Поэтому попытки научно определить методы построения справедливого (читай социалистического) общества заведомо не будут эффективными, а любые попытки реализации этих теорий на практике всегда будут наталкиваться на пресловутый человеческий фактор. Справедливое общество невозможно без справедливых, нравственных людей, а это достигается путем долгой и кропотливой работы по совершенствованию каждым самого себя.

Итак, наука — это огромная сила, но она может быть как созидательной, так и разрушительной. И то, чем она станет, зависит в том числе и от нас, представителей «самой научной науки», физики. Эта истина, очевидная каждому на обыденном уровне, имеет и онтологическое обоснование в единой нравственно-научной картине мира, свойственной христианству и принимавшейся учеными до XIX века (ведь по своей сути современная наука возникла из некоторых положений христианства). Не слепая вера во всесилие науки, ведущая к социальным потрясениям и человеческим несчастьям, а понимание более глубоких, христианских оснований нашего мира, человеческой природы и самой науки — только на этом пути можно добиться истинного прогресса и в обществе, и в человеческих взаимоотношениях.

P. S. Эти и другие подобные вопросы рассматриваются в курсе «Наука и религия: христианская апологетика», читаемом автором этих строк студентам первого курса МФТИ.

В. П. ЛЕГА, кандидат богословия,

доцент кафедры культурологии МФТИ,
выпускник ФФКЭ 1978
года

Коэволюция науки и нравственности – новая парадигма культуры

скачать

Авторы: 
— Салов Е. И. — подписаться на статьи автора
— Салова С. Е. — подписаться на статьи автора
Журнал: Философия и общество. Выпуск №1(42)/2006 — подписаться на статьи журнала

В философском науковедении существует взгляд на науку как на явление сугубо объективное, по природе самостоятельное, независимое от нравственности. Согласимся, что такая тенденция в эволюции науки, действительно, имеет место, являя собой сохранение в новых условиях и новых формах классической традиции абсолютизации объективности. Примечательно, правда, что эта крайняя позиция неизбежно перетекает в противоположность, оборачиваясь субъективизмом объективатора. Им выступает субъект в лице отдельного ученого или группы исследователей (научного коллектива) в его отношении к объекту познания. Примером «научной» субъективности объективатора может служить пример, приведенный доктором философских наук А. Ф. Зотовым, с оценочным отношением ученого-ядерщика с мировым именем к трагедии Хиросимы: «Это была превосходная физика!»[1] С позиции сугубо научного интереса то, действительно, был масштабный эксперимент проведения атомной реакции и наблюдения за ней. Но его целью была и стала результатом массовая гибель людей, разрушение природной и этно-социокультурной среды их обитания. Наука, воплощенная в технологии, то есть технике управления и поражения ядерным взрывом, была подчинена военно-политическим целям уничтожения и устрашения не только непосредственного противника, но и выступала потенциальной угрозой союзным цивилизациям. Последнее, даже с позиций «общечеловеческой» морали, безнравственно и антигуманно.

В указанном примере есть и другая сторона субъективного «объективизма» исследователя. Заявляя претензию на внеморальность науки, которую представляет, ученый в то же время занимает аморальную позицию в отношении к жизни себе подобных и других живых существ. Такая позиция представляет негативное нравственное состояние, прикрытое щитом профессиональной объективности. У данного отношения к миру в качестве основного преобладает метод разделения, рассечения, анализа и отстранения. Абсолютизация необходимого, но не единственного, способа познания природной сути через ее разрушение таит не только опасность морально-этического характера, но и неполноту научного поиска. Поскольку его природе, наряду с анализом-разделением, свойственно стремление к целостности, а следовательно, и синтез как метод соединения разностей, выступающих в природе действительным и объективным единством и целостностью.

Итак, целеустановка на объективность, необходимая науке, при абсолютизации данного принципа уводит за грань объективности. Блокировать уход может сознательная поправка на субъективизм исследователя. Это обязывает обратить внимание на его антропные качества, включающие не только профессиональные знания и навыки, владение специальными приемами исследования и способами мышления, но и нравственную составляющую. Ученый действует не в вакууме, а в определенной этно-социальной, а точнее, цивилизационно-культурной, социоприродной среде. Она транслирует в его сознание и чувства социальные, этнические, интеллектуальные, нравственные, включая религиозные, этические и эстетические ценности, не говоря уже о политических и правовых установках и этногрупповых предрассудках. Демонстрация независимости от воздействия этого мощного ценностно-средового комплекса есть либо профессиональный снобизм, либо действительная утрата социально-ценностных ориентиров. Но если первое может выглядеть как безобидная бравада или ирония интеллектуала, то второе несет опасные последствия сциентистского эгоизма, рациональной доминанты или рационального тоталитаризма, способных принять формы дегуманизации личности и общества. Такая возможность сама по себе указывает на проявление обратной связи: ценностно-средовой комплекс не только воздействует на личность ученого и на коллективы исследователей, но и сам испытывает сильное воздействие с их стороны. Причем не только рационально-интеллектуальное, но и нравственно-этическое. Научное сообщество не только предлагает социуму объективное знание о мире, но и выдвигает набор ценностных ориентиров, которые могут носить как нравственный, так и аморальный характер.

На реальную опасность, которую несет независимость науки как рационального начала в человеческой эволюции, обратил внимание известный австрийский философ-этолог К. Лоренц: «Рациональное мышление, основа и корень всех качеств и достижений, отличающих человека от других живых существ, дало ему исключительную власть над Природой. Среди возможностей, которые представила ему эта власть, имеется целая серия самых разных методов самоуничтожения»[2].

В главе «Формы поведения, аналогичные моральным» знаменитой работы «Так называемое зло. К естественной истории агрессии» К. Лоренц обращает внимание на то, что торможение в дополнение к агрессии (он называет их Великими конструкторами эволюции) играет видосохраняющую роль в природе[3]. Аналогичную роль в человеческом сообществе играет нравственность. Она выступает в качестве торможения саморазрушительной экспансии свободного разума в формах науки и технологии. Являясь духовно-ценностным ядром культуры, нравственность не менее, чем знание истины, предохраняет науку и технику, а с ними и общество от самоуничтожения путем агрессивного разрушения своего внутреннего мира и внешней среды. Такой вывод перекликается с тезисом С. Г. Кара-Мурзы: «Человека без цензуры не существует. Он превратился из животного в человека, когда на многое наложил нравственные запреты. Культура есть система запретов: что нельзя делать и говорить»[4].

В свете современной экологической проблемы, в основании которой – кризис отношений общества и биосферы, вектор обозначенного подхода выводит непосредственно к нравственно-экологи-ческому императиву академика Н. Н. Моисеева. Существо его парадигмы состоит в признании социальной доминанты системно-целостного ряда нравственных табу, вытекающих из необходимости предотвращения глобальной экологической катастрофы, губительной для человечества и биосферы. Императив Н. Н. Моисеева означает отказ от преобладания рационально-аналитической парадигмы культуры и замену ее коэволюционно-синтегративной парадигмой, которая возвращает человеку не только достойное место в структуре универсума, но и налагает на него глобально-нрав-ственную ответственность за результаты познавательной и социокультурной деятельности. Именно к такому пониманию места и роли человека и общества в природе задолго до наступления эко-кризиса приходили русские философы-космисты: «…Одно более или менее ясно: мировосприятие большинства русских философов и естественников, при всем их различии во взглядах – от крайних материалистов до идеологов православия, было направлено на отказ от основной парадигмы рационализма, согласно которой человек во Вселенной лишь наблюдатель. Он существует сам по себе, а Вселенная подобна хорошо отлаженному механизму и действует сама по себе, по собственным своим законам. И то, что в ней происходит, не зависит от Человека, от его воли и желаний. Такова была позиция естествознания XIX века. Так вот мне кажется, что уже со времени Сеченова в России стало утверждаться представление о том, что человек есть лишь часть некой более общей единой системы, с которой он находится в глубокой взаимосвязи»[5]. Примечательно, что в настоящий, переломный, судя по всему, момент эволюции наука проявляет себя не только как рациональная, но и «конструктивная и освобождающая сила»: «Она помогает выявлять симптомы, ставить диагноз, объяснять суть кризиса и указывать альтернативы его преодоления. Но в этой своей работе современная наука проявляет совершенно новые черты – терпимость и тенденцию к взаимодействию с иными формами познания и общественного сознания»[6]. Переход в новое состояние катализируется не только логикой развития самой науки, но и нравственным императивом, вырастающим в коллективном человеческом разуме и чувстве как альтернатива глобальному социально-экологическому кризису.

Обмен воздействиями между сообществом ученых и социумом происходит на различных уровнях. Например, в среде самого научного сообщества с его организацией, структурой, нормами, правилами, традициями, обрядами и иерархией – этосом науки; между научным сообществом и политическими институтами власти и управления; между научным сообществом и миром искусства; научным сообществом и религиозно-конфессиональными организациями; научным сообществом и сферой образования; научным сообществом и средним классом как таковым, куда входит его частью научное сообщество, другими социальными группами и т. д. Интенсивность обмена и ее результативность зависит в количественном и качественном отношениях от условий востребованности научных знаний в обществе, их новизны и актуальности, способности научного сообщества к самоорганизации, интереса лиц, принимающих политические решения, к науке, настроений активной части социума, нравственно-психологических, социально-статусных и материально-финансовых катализаторов научного творчества, состояния международной, межцивилизационно-культурной среды, а следовательно, от пространственно-временного положения научного сообщества и цивилизационно-культурного социума в целом.

Научный рационализм и общественная нравственность никогда в их историческом взаимодействии не были изолированы друг от друга. Уже в античную эпоху этика – учение о поведении, – родившись как часть философии в ее составе, несла в себе рационально-логическую компоненту понимания моральных основ социально-человеческой деятельности. В современных условиях отделить науку от нравственности еще сложнее, поскольку наука предлагает рационально-логическое понимание этоса как системо-структуры нравственных ценностей, а нравственность влияет на эволюцию научно-интеллектуального творчества, давая морально-целевые и ценностные установки его субъектам. Разумеется, процесс взаимодействия не носит линейно-механического характера, за исключением социума, структурированного доминантно-жестко, диктаторски или тоталитарно, когда критерием нравственности научной деятельности является не свободный поиск истины, а соответствие идеологическому канону или же личная преданность сюзерену. В таких обществах несвобода научного мышления выражается в отказе от поиска истины или в подмене ее ложным знанием, угождающим идейно-политической установке, а то и личному вкусу властителя. Примером может служить известная история борьбы группы академика Т. Д. Лысенко с отечественной генетикой. «Не выдержал, сломался академик Жуковский, заявивший на последнем заседании, что после бессонной ночи он отрекается от генетики и становится “мичуринцем”. Да и другие генетики, еще недавно боровшиеся за свою науку, обнародовали готовность “исправиться”…»[7] Оговоримся, правда, что посмертная сатанизация Лысенко, может быть, и утешает, но мало что меняет в морально-историческом плане, являя нередко не очищение от зла, а идейно-информационный тоталитаризм наоборот. Кроме того, с точки зрения экологии, генетика и исследуемая ею наследственная информация не существуют вне среды. И выходит, что даже в дьяволиаде лысенковщины рядом с псевдонаучным экспансионизмом прорастает рациональное зерно признания существенной роли средового фактора. На что обращают внимание, например, ученые Запада и Востока, которых в симпатии к «народному» академику не упрекнешь: «…Подход Лысенко требует значительного уважения за обращение к наследственным феноменам с точки зрения экологических отношений»[8]. Примечательно, что в этом тезисе Дайсаку Икеда дистанцируется от оценок социально-нравственного характера, отмечая только научную сторону вопроса и отбрасывая односторонность подхода. На наш взгляд, не противопоставление генетики и наследственности экологии и среде, а признание их синергии, дополнительности и коэволюционности – подход, приближающий к истине.

Что касается нравственно-идеологических рамок, то они устанавливаются и в так называемых свободных обществах. Не обязательно, конечно, с помощью идейно-психологического давления или физического насилия. Существуют пороги коммерческого и корпоративного интереса к науке, конкретной востребованности фундаментальных и прикладных исследований, социальной ценности естествознания и гуманитарных знаний, заказы власти, а также требования тех или иных институтов гражданского общества. У свободной науки на Западе достаточно социально-нравственных табу на уровне внутреннего использования, чтобы не идеализировать ее независимость от социума, его структур и институтов. В то же время даже при современных и перспективных достижениях в информационных технологиях вне социально-информационного контроля остается значительный сектор последствий применения научно-технологических достижений. «Несомненно одно, – замечает химик-технолог Ю. Ревич, – каждое технологическое достижение плодит не меньше проблем, чем разрешает. …В силу взрывного характера эволюции информационных технологий (уже не революции ли?) они развивались стихийно и без учета возможных последствий»[9]. Не менее печально, что и предшествующие им индустриальные технологии и без «взрывного характера их эволюции» развивались стихийно, без учета, например, экологических последствий, то есть находились вне информационно-управленче-ского, в том числе нравственно-этического, контроля со стороны общества. Процесс этой стихийности, имеющий уже глобальные результаты, не взят под региональный и глобальный контроль и сегодня.

Актуальность нравственности возрастает в условиях, когда наука и сопряженная с нею технология оказываются не в состоянии обеспечить информационно-управленческий контроль за последствиями собственного применения. Чтобы не допустить хаотизации области информационно-управленческой недоступности для науки и технологии, включается информационно-ценностный контроль – нравственное регулирование и управление. Нравственность и связанное с нею право выступают факторами спонтанно-сознательной самоорганизации социокультурных и социобиосферных отношений на том уровне, который доступен нравственному и правовому регулированию в конкретный момент истории. В связи с этим примечательно признание Жана Дорста – одного из лидеров Международного союза охраны природы, сделанное в конце 60-х годов ушедшего века: «Каждому из нас иной раз кажется, что мы мчимся в неуправляемом поезде и не можем из него выйти. Мы не знаем, куда мы мчимся. Может быть, к величайшему благосостоянию, а может быть, в тупик, иначе говоря, к катастрофе… Человек вызвал к жизни процессы, которыми он уже не всегда может управлять», «…степень цивилизации измеряется не только количеством киловатт, производимых энергоустановками. Она измеряется также рядом моральных и духовных критериев, мудростью людей, двигающих вперед цивилизацию… в полной гармонии с законами природы, от которой человек никогда не освободится»[10]. Ему вторит выдающийся физик Макс Борн, обратив внимание «на сопровождающий научно-техническую революцию процесс разрушения всех этических принципов, которые создавались веками и позволяли сохранять достойный образ жизни даже во время жесточайших войн и повсеместных разрушений»[11]. Отечественный исследователь его творчества отмечал тогда, что процесс девальвации этического фундамента цивилизации, по М. Борну, – самое опасное, грозное и, может быть, «непоправимое» последствие активного вторжения науки и техники в жизнь людей: «Положение осложняется тем, что хотя достижениями науки и техники люди обязаны разуму, последний теряет над ними контроль, как только они входят в сферу практического применения»[12].

Условиями раздвоения феномена науки при его технологическом воплощении выступают: а) ограниченность цели научного поиска: к ней относится лишь некоторая область мира природы с ее спецификой, без учета всей системы природных связей, реальных технологических последствий и интеллектуальных затрат на цели их блокирования, предотвращения, нейтрализации; б) ограничение финансово-экономических затрат на реализацию научного открытия в технике и технологии; в) ограниченность информации о последствиях уровнем современного знания и предшествующего опыта и соображениями секретности; г) корпоративный и социальный интерес в конкретном исследовании и его применении в определенной области без учета последствий для других областей; д) парадигмально-методологическая инерция научных исследований и технологических разработок; е) слабость нравственных регулятивов, их социальная недооценка. В целом же, ограничение цели, затрат, информации, социального масштаба, методологической новизны и степени нравственных воздействий на сознание и чувства субъектов научно-технологического прогресса, накладываясь на процесс научного исследования, дает двойной, аберративный эффект его последствий для человека, социума и биосферы. Социально-политическое управление научной деятельностью, далеко не всегда совпадающее с ее нравственно-ценностными регулятивами, оказывается тем самым топором, что подложен под компас, указывающий гуманно-биосферный путь научной эволюции. Основания социально-экологических бед лежат в структурах нашего мышления и сопряженной с ним социальной организации и практики. «Верно, что наука обладает автономией, способна “диктовать”. Но, включенная в систему реальных, исторически-конкретных, социальных отношений, она сама испытывает “диктат” действительности»[13].

Возможно, полный информационно-управленческий контроль над второй природой – социокультуросферой, гарантирующий биосферобезопасность, удастся когда-нибудь установить с помощью информационных технологий, хорошо если не ценой дегуманизации культуры. Что же касается попыток управлять биосферой в целом, то это, скорее всего, путь безнравственности и безумия, присвоение человеком и человечеством функций Абсолюта. Биосфера есть столь совершенная структура, что самоуправляется и без человека. А его функция в том, чтобы управлять своей природой, то есть культурой, учась у биосферы как у более совершенной и разнообразной системо-структуры. Человек не может выйти за пределы природы, поскольку является ее частью. Больше того, он не может, в силу своей биологичности, а еще точнее, биохимической основы, выйти за диапазон тех условий среды, что обеспечивают нормальное протекание биохимических реакций в его организме. Но поскольку человек обладает способностью мыслить, то посредством разума он создает вокруг себя искусственную среду – культуру, постоянно меняя, совершенствуя ее и меняя через культуру себя и среду до определенного предела. Парадокс этого прогресса в том, что после тысячелетий суетливо-спонтанного движения по зигзагам спиральной лестницы социокультурного восхождения человечество вдруг обнаруживает, что в эволюции культуры оно либо приближается к совершенству биосферы, все точнее подражая ей, либо выходит в небытие, в никуда, лишая себя собственной биохимической природы, вне которой человек уже не живое существо с его драмами и счастьем, а нечто иное – неживая материя, даже если бы ей удалось сохранить путем каких-то научно-технологических прорывов творческий разум. Скорее всего, разумное есть качество только особым образом структурированного живого. Возможно ли структурирование неживого в разумное, мы не знаем, и тут открывается простор для фантазии. Тем не менее, основываясь на науке и ее истории, как, впрочем, и на обыденно-практическом познании, вынуждены признать, что уровень неживого, вероятнее всего, и не предполагает разумного. В ином случае эволюция – от сингулярности до космоплавания, Интернета и клонирования – не имела бы направленности, то есть не происходила бы. Другой вопрос, что мы сами находимся не в начале процесса и, вероятно, не на его финише (в точке Омега, по П. Тейяру де Шардену), а в самом процессе. И нам не дано предугадать, как отзовется наш разум во Вселенной. Но возможно предполагать, основываясь на развивающемся знании, и ставить некоторые цели, памятуя, что нередко в них видят предел движения, то есть то, чего, в принципе, быть не может. При достижении одной цели возникает другая.

Вероятно, в природе существует обширная область энтропии, где свободно движутся элементарные частицы вещества-энергии, не структурированные через некоторый уровень информации в привычный нам космический порядок. Эта область неотделима от другой – негэнтропийной, то есть организованно-структурирован-ной и, следовательно, оформленной – области. Возможно поэтому говорить об их дополнительности и непрерывности, синергизме и континууме обеих областей. Это сочетание решает, может быть, проблему мира и антимира: негэнтропия и энтропия, организованность и хаос – это и есть порядок (космос) и хаос, мир и антимир, неотделимые друг от друга.

Форма, в которой реализуется некоторая цель эволюции, отнюдь не конечная, отражается в иных формах, то есть между формами устанавливается связь: взаимодействие данной формы с иными формами – информация – междуформие, коммуникация, взаимовосприятие. Эволюция информационных взаимодействий приводит к изменению форм, складыванию живых и разумных структур. Уже на уровне инстинктивных информационных программ у живых форм возникает солидарное поведение, направленное на согласованное взаимодействие, и, может быть, взаимопомощь среди членов популяции, забота о потомстве, способность к самопожертвованию, привязанность к конкретной особи, супружеская верность, несмертельные формы конкуренции внутри популяций и т. д.

Инстинктивно-безусловная и условная (приобретенная) рефлексия у живых дочеловеческих существ в их взаимоотношениях друг с другом указывает на проявление эволюционной тенденции социальности, выраженной в организации и этосе животных. Невозможно исключить у них и некоторого подобия эстетического чувства. На это указывает совершенство форм живых существ, возникшее в условиях кооперации и отбора. Интересную мысль высказал еще в начале 70-х гг. прошлого века этолог и философ В. П. Эфроимсон: «Рассматривая не только высших позвоночных, но и насекомых, особенно социальных, мы найдем почти у каждого вида такие инстинкты, способности, обычно считающиеся монополией человека, как героическая охрана потомства и забота о нем, взаимовыручка в опасности, самоотверженная защита стада и т. п. Не говоря уже о добродетелях дельфинов, мы все же обнаружили, что в совершенно разных ветвях эволюционного дерева независимо создавались многие человеческие свойства»[14]. Выскажем со своей стороны предположение, что инстинктивная программа альтруистского поведения, унаследованная человеком от животных предков, была существенно дополнена и развита сознательной программой, сформулированной на языке нравственности и культуры. С нашей точки зрения, культура – это дополнительная биологической родовая программа человечества, обладающая способностью к самоизменению.

Собственно нравственность, в ее антропном смысле, возникает в среде разумных людей на ранних стадиях становления Homo sapiens как негэнтропийный фактор, блокирующий тенденцию свободного разума к безграничной экспансии, порождающей энтропию в собственной и окружающей среде. Тот простой факт, что человечество, вопреки социальным и природным катаклизмам, войнам, катастрофам, террору и эпидемиям, выжило до сих пор, указывает на спасительную эколого-видовую миссию нравственности. Ее формы в различные эпохи различны, и в этом смысле возможно говорить об историчности нравственности. Но суть таких нравственных ценностей-табу, как «Не убий», «Не укради», «Не обмани», остается актуальной и для верхнего палеолита, и для Интернет-эпохи. Тем не менее ответ на вопрос о внутреннем содержании и направленности этих нравственных норм не так прост и однозначен. Наряду с нормами общечеловеческой нравственности существует специфическая мораль социальных страт, этнических сообществ, представления о внутриконфессиональной и внутрикорпоративной морали и соответствующее им поведение, хотя в ее частных формах опосредованно проявляются общие принципы.

Есть ценности бытия и развития, которые являются основаниями для коммутации разностей в их движении по коэволюционному пути. Это здоровые условия жизни, что связано с экологическим благополучием и социальной справедливостью; забота о детях и гарантии их будущего, возможность творческой самореализации, право на цивилизационно-культурную, включая религиозную, идентичность, обмен культурными ценностями и т. д. В этом социально-экологическом и нравственно-культурном диапазоне вполне возможна коэволюция науки и нравственности. Наука свободна в творческом постижении мира, пока это не угрожает жизни. Нравственность обуславливает право ученого и научного сообщества на независимый творческий поиск, ограничивая его лишь пределами безопасности живого, включая личность и социум. Нравственный комплекс сострадания, сочувствия, сопереживания, жалости и любви столь же самоспасителен для человечества, сколь необходима ему наука. Коэволюция науки и нравственности ведет к становлению новой парадигмы культуры.

Серьезной проблемой остается вопрос о социальных институтах – генераторах и проводниках нравственности. Многие исследователи отводят эту роль религии и философии: «Способность схватывать смысл своей цели и направление, в котором они должны двигаться, людям сообщает философия и религия»[15]; «Социальная жизненная энергия и гармония, сделавшие возможным это взаимодействие (по А. Тойнби: трансформация сложного естественного окружения в благоприятное искусственное окружение реализуется организованными массами людей, работающих во имя далеко идущих целей), должны были исходить из религиозной веры, которая разделялась лидерами и ведόмыми ей»[16].

На наш взгляд, религия и ее социальный институт (церковная организация) играют выдающуюся роль в выработке норм нравственности и их духовном поддержании. Но религиозно-конфес-сиональной деятельностью не исчерпывается утверждение и развитие нравственных норм в обществе. Их выработка и применение, в том числе, под влиянием религии, происходит и в других социальных институтах: семье, школе, социальной группе (коллективе, корпорации, классе), профессиональном сообществе, включая научное, территориальной общине и т. д. Эти процессы происходят в сфере философии, науки, образования, производственного, коммунально-бытового и межличностного взаимодействия, искусства, информации. С такой точки зрения можно считать, что нравственность как правила поведения – социальный этос – вырабатывается обществом через все его институты и сферы с учетом опыта истории и потребностей будущего. При этом роль религиозного фактора значительна, хотя и не исчерпывающа. Наука, раскрывая объективные процессы в сфере этики и взаимодействуя с другими формами познания мира, приближает человечество к гармоничному взаимодействию с ним.

[1] Трансформации в современной цивилизации: постиндустриальное и постэкономическое общество (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. – 2000. – № 1. – С. 17.

[2] Lorenz, К. La accion de la Naturaieza у ei destine dei hombre. – Madrid: Alianza, 1988. – P. 300.

[3] Лоренц, К. Так называемое зло. К естественной истории агрессии // Лоренц, К. Оборотная сторона зеркала. – М.: Республика, 1998. – С. 136–156.

[4] Кара-Мурза, С. Г. Манипуляция образом смерти разрушает культуру // Российская Федерация сегодня. – 2003. – № 14. – С. 33.

[5] Моисеев, Н. Н. Человек во Вселенной и на Земле // Вопросы философии. – 1990. – № 6. – С. 78.

[6] Кара-Мурза, С. Г. Идеология и мать ее наука. – М.: Алгоритм, 2002. – С. 109.

[7] Есаков, В., Репин, Л. Как генетику бросили в костер инквизиции // Парламентская газ. – 2003. – 7 августа. – С. 6.

[8] Наследственность и окружающая среда // Диалог Тойнби – Икеда. Человек должен выбрать сам. – М.: Леан, 1998. – С. 16.

[9] Ревич, Ю. Цифра меняет все. Высокие технологии стали личной проблемой каждого // Родная газ. – 2003. – 8 августа. – С. 13.

[10] Дорст, Ж. До того как умрет природа. – М., 1968. – С. 14–15, 19.

[11] Борн, М. Размышления // Литературная газ. – 1970. – 11 марта.

[12] Толстых, В. И. Введение // Наука и нравственность. – М.: Политиздат, 1971. – С. 9.

[13] Толстых, В. И. Указ. соч. – С. 16.

[14] Эфроимсон, В. П. Родословная альтруизма (Этика с позиций эволюционной генетики человека) // Новый мир. – 1971. – № 10. – С. 196.

[15] Роли, которые играет религия // Диалог Тойнби – Икеда. Человек должен выбрать сам. – М.: Леан, 1998. – С. 368.

[16] Указ. соч. – С. 69.

Эссе на тему «Наука и нравственность» — Студопедия

Поделись  

В 21 век мы вступили с масштабными научными достижениями. Именно это заставляет нас – жителей всей Планеты – с тревогой смотреть на действительность. Мир стал опасен для жизни человека, локальные войны, террористические акты, самые изощренные формы убийств, снижающих ценность человеческой жизни, – вот, что предстаёт перед нами сегодня, вызывая чувство страха за будущее наших детей и внуков.

Все вопросы науки негласно регулируются нравственностью.

Нравственность, при помощи не писаных законов, норм и правил поведения, выработанных в процессе естественного развития общества, является самостоятельной сферой духовной жизни. Нравственность и мораль являются объектом изучения этики, философской дисциплины, формирующей идею о должном и справедливом, о добре и зле. Нравственные принципы пронизывают функционирование науки, как социального института. Аристотель говорил: «Кто двигается вперёд в науках, но отстаёт в нравственности, тот более идёт назад, чем вперёд». Из слов Аристотеля мы понимаем, что этическое регулирование науки происходило всегда, хотя часто это не было очевидным.

Влияние нравственных ценностей на науку может быть

· внутренним,

· внешним.

Внутреннее воздействие науки и нравственности связано с творческим процессом научных коллективов (если отношения основаны на уважении, доверии, поддержке, то эта деятельность регулируется положительными нравственными ценностями; если же в коллективе царит недоброжелательность, подсиживание и угодничество – то это мешает научному творчеству и можно говорить об отрицательном влиянии нравственности на науку).

Научные открытия серьёзно влияют на общественную жизнь, и научное сообщество несёт ответственность за свои открытия – в этом проявляется внешнее воздействие нравственности на науку, так как наука развивается не в этическом вакууме, а в тесной связи с нравственным состоянием общества и во многом определяется его политическими задачами, экономическими и техническими возможностями.

Сегодня перед человечеством стоит множество нерешённых вопросов, важным из которых нам представляется этот: преодолеет ли человечество эту трагическую реальность или оно обречено на самоуничтожение?

Фундаментальная задача всех наук остается той же самой от Платона и Аристотеля до Рассела и Поппера: бескомпромиссная преданность истине в исследовании и преподавании. Но поиск истины не может быть вне моральных принципов и норм.

Проблемы внешних нравственных ценностей на науку, то есть проблемы социальной ответственности ученых перед обществом за свои открытия – обсуждаются уже более пятидесяти лет со времени преступных действий США, сбросивших атомные бомбы на мирные японские города в в 1945 году, а также тонны диоксина на территорию Вьетнама в 60-х годах. В 1980 – 1990-х годах в связи с достижениями генной инженерии и молекулярной биологии ученые-генетики объявили мораторий на эксперименты, связанные с вмешательством в генетическую природу человека. Заслуга ученых в том, что они первые предупредили общественность о возможной опасности, связанной с экспериментами в этой области. Таким образом, социальная ответственность ученых влияет на выбор направлений исследования. Сегодня определены области, исследования, в которых предполагается приостановить ввиду сомнительности их достоинств.

Большое внимание этому вопросу еще в начале XX века уделил выдающийся французский математик А. Пуанкаре. Люди, занимающиеся наукой и изучающие ее глубоко, по мнению А. Пуанкаре, должны признать за наукой ее способность формировать в сознании человека высшие моральные качества[1]. Как можно было физикам в 1945 году проголосовать за военную демонстрацию нового оружия в Японии, их было 46%, значительно больше, чем за другие четыре варианта применения атомного оружия в Японии[2]. Нюрнбергский трибунал признал ответственными тех врачей и ученых, которые «во имя прогресса науки» проводили эксперименты над узниками гитлеровских концлагерей. В обоих случаях моральный выбор ученых обернулся пособничеством антигуманитарным силам.

Само стремление познать истину, которая станет основой дальнейшего развития человеческого мышления, должно объединять людей. Ведь истина науки не зависит о веры, расы, национальности, воли, желания людей. Такую идею провозгласил Гейзенберг еще в 1946 году, выступая перед студентами Геттингенского университета. Наука, по его мнению, является средством взаимного понимания народов, она интернациональна, она направляет мышление человека на вопросы, которые близки многим народам, и в решении которых могут принять участие ученые самых различных стран и наций[3].

Отдельно надо остановиться на роли СМИ в регулировании вопросов между наукой и нравственностью. В деятельности СМИ чрезвычайно распространены вненравственные формы проявления и эксплуатации бессознательного, иррационального в человеке. Такая культура становится опасной для самого себя и не выполняет защитных функций по отношению к духовному здоровью общества и человека. Налицо одна из опосредованных связей науки и нравственности. Используются определенные научные выводы для воздействия на массовое сознание с целью деформации его культурно-нравственных смыслов, об этом писал Г. Маркузе в 50-х годах в своей работе «Эрос и цивилизация». Он замечал, что контроль за обществом осуществляется с помощью индустрии досуга, развлечений, с помощью формирования ложных репрессивных потребностей. Сегодня нейро-лингвистическое программирование – достаточно развитое направление в Западной психологии. Опираясь на новые субмодальные техники, можно изменять свое сознание и сознание других вплоть до моральных принципов и норм[4]. Наука, воплощенная в деятельности СМИ, в руках определенных социальных сил становится средством формирования общественного сознания, главным образом молодого поколения. Именно поэтому в обществе сегодня налицо отсутствие единства науки и нравственности, снижение ценностного статуса научно-рационального постижения мира, отсутствие следования нравственно-правовым нормам.

Важнейшим средством в ослаблении всех возникших проблем между наукой и нравственностью должна выступить наука философия. Было бы ошибочно умалять и недооценивать форму научности, присущую философии. Философия включает и учения, не ориентированные на результаты научного исследования, а отражающие многообразие интересов и потребность различных культур, социальных групп, потому содержит и вненаучные компоненты. На наш взгляд, именно философия, в основе которой лежит научная рациональность, способна подвергать системному историческому анализу формирующиеся в культуре нравственные принципы, направлять их по правильному пути.

Список литературы

1. Пуанкаре А. О науке. – М., 1990.

2. Юнг Р. Ярче тысячи солнц. – М., 1960.

3. Гейзенберг В. Шаги за горизонт. – М., 1995.

4. Бэндлер Р. Используйте свой мозг для изменения. – СПб., 1994.

[1] Пуанкаре А. О науке. – М., 1990. – С. 658.

[2] Юнг Р. Ярче тысячи солнц. – М., 1960. – С. 75.

[3] Гейзенберг В. Шаги за горизонт. – М., 1995. – С. 35.

[4] Бэндлер Р. Используйте свой мозг для изменения. – СПб., 1994.



Мировоззрение и нравственность в науке

Наука и нравственность. Бесплатный доступ к реферату

Наука и нравственность.doc

Зарегистрируйся в два клика и получи неограниченный доступ к материалам, а также
промокод
на новый заказ в Автор24. Это бесплатно.

Введение
Современный ученый, включенный в единый комплекс исследований, производства и управления, немыслим без крайне важной профессиональной компетенции — умения принимать решения высокой степени нравственности и этичности.
Результаты научных исследований можно признать достоверными лишь тогда, когда эксперименты одного исследователя были повторены другими. Таким образом, истина, казалось бы, есть наивысшая и единственная ценность для ученого. Но это лишь одна сторона медали. Ученые в процессе своей деятельности постоянно сталкиваются с различными нравственными проблемами. Они стали неотъемлемым атрибутом современной науки.
Поэтому актуальность осознания и попытки раскрытия вопроса соотношения науки и нравственности несомненна.
Цель реферата – рассмотреть соотношение науки и нравственности в деятельности ученого, обозначить наиболее проблемные с этической точки зрения направления.
Задачи:
1) раскрыть нравственную проблематику в науке;
2) рассмотреть нравственные аспекты взаимодействия ученого и общества;
3) охарактеризовать современное понимание биотехнологий и пути разрешения нравственных проблем;
4) описать проблемы авторства и соавторства.
В качестве теоретической основы исследования выступили работы Л.Т. Бородавко, А.Д. Косолапова, Т.А. Трофимова, М.Г. Лазар, И.Т. Фролова, Б.Г. Юдина и др.
Методы исследования: анализ литературы, синтез, обобщение, систематизация.
1. Наука и нравственность: постановка проблемы
1.1 Нравственная проблематика в науке
Вопросы нравственности и морали (вопросы философской дисциплины этики) интересовали человечество на всех этапах его существования.
Современную науку принято характеризовать как организованную, многоуровневую, сложную, развивающуюся систему знаний, производство и воспроизводство которых обеспечивают сотни тысяч людей, вовлеченных в сферу научной деятельности и связанных с открытием новых социально значимых знаний. Продукты их интеллектуальной деятельности обладают созидательными и разрушительными свойствами. Будут ли они использованы во благо человечества? Или попадут в руки небольшой группы людей, преследующих свои корыстные политические и экономические интересы, и будут применены в ущерб интересам большинства? Не все, но очень многое зависит в решении этих вопросов от ученых. Другого действенного средства против опасности неприемлемого использования для общества в целом результатов научного труда кроме моральной, нравственной ответственности ученого нет. Поэтому так важно выработать нравственные этические принципы, призванные регулировать поведение ученого [16, c. 34].
Наука как деятельность — творческий процесс субъект-объектного взаимодействия, направленный на производство и воспроизводство новых объективно-истинных знаний о действительности. Можно выделить в структуре научной деятельности следующие элементы: субъект, объект (или предмет), средства и методы, цели и программы, результаты или продукты. Все эти компоненты в их содержательной характеристике существенно отличают научную деятельность от других видов познания и производства знания. Поэтому в науке существует особая система профессиональной социализации, предполагающая освоение субъектом огромного массива знаний, навыков, форм и методов коммуникации.
Вопрос о соотношении науки и нравственности решается в зависимости от понимания науки. Если под наукой понимать постижение истины, то ее этическая оценка будет затруднительна, да и не нужна, но если считают, что наука является человеческой деятельностью, то она не может остаться вне сферы этического регулирования. И тогда предметом изучения этики будут моральные нравственные аспекты научной деятельности, взаимоотношения членов научного сообщества, взаимоотношения науки и научного сообщества с обществом в целом.
В 60-70-е гг. XX в. внимание мировой научной общественности было приковано к нравственным проблемам научных исследований в интенсивно развивающихся областях науки — молекулярной биологии, генной инженерии и др. Зарубежные и отечественные исследователи, изучая данную проблематику, в рамках уже сложившейся философии науки поставили задачу определить предмет изучения новой дисциплины — этики науки (Э. Агацци, В. Хьосле, К. Апель, И. Фролов, Б. Юдин, В. Порус, М. Лазар и др.).
М.Г. Лазар отмечает, что в 1970-1980-х гг. в СССР в исследовании темы «Наука и мораль» уже начали складываться определенные традиции или направления [13, c. 15]. Рассмотрение этической проблематики научной деятельности в комплексе на общефилософском уровне с особым акцентом на этических проблемах генетики и биологии, в контексте проблемы гуманизма науки (работы П. В. Мотрошиловой, Б. Г. Юдина, И.Т. Фролова и др.) характеризует первую, наиболее раннюю традицию. В рамках второй традиции (М.П. Медянцева) этические аспекты науки были рассмотрены под призмой гражданской, социально-этической ответственности ученых. Третья традиция исследований этики науки состоит в изучении профессиональной морали ученого, уровней и типов нравственных отношений в науке, соотношения науки и морали (работы В. П. Коблякова, Г. И. Полушина, Ю. Н. Тундыкова). Следующая традиция представлена теми учеными, которые сочетают социолога-науковедческий и философско-этический подход (М. Г. Лазар, И. И. Лейман, Е. 3. Мирская).
Итак, в аспекте нравственности рассматривается особая сфера деятельности человека – наука. Рассмотрение норм нравственности значимо, когда исследуются взаимодействия людей. В отношении науки это взаимодействие целесообразно представить следующей схемой, раскрывающей проблематику вопроса.
164282178896Наука и нравственность
Аспекты взаимодействия
ученый – ученый
ученый –общество
ученый – ученик
Социальные аспекты
Профессиональные аспекты
Наука и нравственность
Аспекты взаимодействия
ученый – ученый
ученый –общество
ученый – ученик
Социальные аспекты
Профессиональные аспекты

Рис. 1. Схема взаимодействия нравственных аспектов науки
Схема наглядно иллюстрирует всю широту рассматриваемого вопроса. Остановимся на характеристике каждого из направлений взаимодействия.
Ученый – ученый. Науке, как и любому социальному институту, присущи определенные правила функционирования. Другими словами – нормы профессиональной этики. Ученый должен обладать особыми нравственными качествами, которые определяют всю его деятельность. Очевидно, что в науке много определяется личностью ученого [7, c. 20].
Внешне деятельность ученого спокойна и незаметна: он что-то исследует в лаборатории, пишет в тиши кабинета, публикует результаты, которые потом входят в учебники и в жизни других людей. Однако сама наука началась с трагедии, когда за свои научные убеждения был сожжен на костре Джордано Бруно, а год его смерти (1600 г.) стал отправной такой развития науки нового времени. В XVII в. Галлилею пришлось отречься от своих взглядов перед судом инквизиции. Наш век повсеместного признания науки был отмечен «обезьяньим процессом» в США, когда школьного учителя судили за преподавание теории эволюции Дарвина, а в СССР ученые преследовались только за то, что занимались научными исследованиями. Выдающемуся русскому ученому Н.Н. Вавилову, погибшему отстаивая правоту генетики, принадлежат слова, снова возвращающие нас ко временам, когда наука завоевала себе право на свободное существование: «На костер пойдем, а от своих убеждений не откажемся» [10, c. 93]. В это время генетику называли не просто лженаукой, а «антинародным учением».
Основные характеристики профессии ученого и основная цель науки, направленная на приращение системы достоверного знания, тесно взаимосвязаны и взаимообусловлены. Они сложились в результате деятельности институтов и механизмов научного сообщества. Это следующие характеристики: овладение специальными знаниями, в том числе относительно способов их приращения, за хранение, трансляцию и расширение которых ответственно научное сообщество; относительная автономность профессии в привлечении новых членов, их подготовке и контроле их профессионального поведения; заинтересованность социального окружения профессии в продукте деятельности ее членов, гарантирующая как существование профессии, так и действенность профессиональных институтов; наличие внутри профессии форм вознаграждения, выступающих достаточным стимулом для специалистов и обеспечивающих их высокую мотивацию относительно профессиональной карьеры; поддержание инфраструктуры, гарантирующей координацию и оперативное взаимодействие профессионалов и их объединений в режиме, обеспечивающем высокий темп развития системы научного знания [4, c

Зарегистрируйся, чтобы продолжить изучение работы

и получи доступ ко всей экосистеме Автор24

Введение
Современный ученый, включенный в единый комплекс исследований, производства и управления, немыслим без крайне важной профессиональной компетенции — умения принимать решения высокой степени нравственности и этичности.
Результаты научных исследований можно признать достоверными лишь тогда, когда эксперименты одного исследователя были повторены другими. Таким образом, истина, казалось бы, есть наивысшая и единственная ценность для ученого. Но это лишь одна сторона медали. Ученые в процессе своей деятельности постоянно сталкиваются с различными нравственными проблемами. Они стали неотъемлемым атрибутом современной науки.
Поэтому актуальность осознания и попытки раскрытия вопроса соотношения науки и нравственности несомненна.
Цель реферата – рассмотреть соотношение науки и нравственности в деятельности ученого, обозначить наиболее проблемные с этической точки зрения направления.
Задачи:
1) раскрыть нравственную проблематику в науке;
2) рассмотреть нравственные аспекты взаимодействия ученого и общества;
3) охарактеризовать современное понимание биотехнологий и пути разрешения нравственных проблем;
4) описать проблемы авторства и соавторства.
В качестве теоретической основы исследования выступили работы Л. Т. Бородавко, А.Д. Косолапова, Т.А. Трофимова, М.Г. Лазар, И.Т. Фролова, Б.Г. Юдина и др.
Методы исследования: анализ литературы, синтез, обобщение, систематизация.
1. Наука и нравственность: постановка проблемы
1.1 Нравственная проблематика в науке
Вопросы нравственности и морали (вопросы философской дисциплины этики) интересовали человечество на всех этапах его существования.
Современную науку принято характеризовать как организованную, многоуровневую, сложную, развивающуюся систему знаний, производство и воспроизводство которых обеспечивают сотни тысяч людей, вовлеченных в сферу научной деятельности и связанных с открытием новых социально значимых знаний. Продукты их интеллектуальной деятельности обладают созидательными и разрушительными свойствами. Будут ли они использованы во благо человечества? Или попадут в руки небольшой группы людей, преследующих свои корыстные политические и экономические интересы, и будут применены в ущерб интересам большинства? Не все, но очень многое зависит в решении этих вопросов от ученых. Другого действенного средства против опасности неприемлемого использования для общества в целом результатов научного труда кроме моральной, нравственной ответственности ученого нет. Поэтому так важно выработать нравственные этические принципы, призванные регулировать поведение ученого [16, c. 34].
Наука как деятельность — творческий процесс субъект-объектного взаимодействия, направленный на производство и воспроизводство новых объективно-истинных знаний о действительности. Можно выделить в структуре научной деятельности следующие элементы: субъект, объект (или предмет), средства и методы, цели и программы, результаты или продукты. Все эти компоненты в их содержательной характеристике существенно отличают научную деятельность от других видов познания и производства знания. Поэтому в науке существует особая система профессиональной социализации, предполагающая освоение субъектом огромного массива знаний, навыков, форм и методов коммуникации.
Вопрос о соотношении науки и нравственности решается в зависимости от понимания науки. Если под наукой понимать постижение истины, то ее этическая оценка будет затруднительна, да и не нужна, но если считают, что наука является человеческой деятельностью, то она не может остаться вне сферы этического регулирования. И тогда предметом изучения этики будут моральные нравственные аспекты научной деятельности, взаимоотношения членов научного сообщества, взаимоотношения науки и научного сообщества с обществом в целом.
В 60-70-е гг. XX в. внимание мировой научной общественности было приковано к нравственным проблемам научных исследований в интенсивно развивающихся областях науки — молекулярной биологии, генной инженерии и др. Зарубежные и отечественные исследователи, изучая данную проблематику, в рамках уже сложившейся философии науки поставили задачу определить предмет изучения новой дисциплины — этики науки (Э. Агацци, В. Хьосле, К. Апель, И. Фролов, Б. Юдин, В. Порус, М. Лазар и др.).
М.Г. Лазар отмечает, что в 1970-1980-х гг. в СССР в исследовании темы «Наука и мораль» уже начали складываться определенные традиции или направления [13, c. 15]. Рассмотрение этической проблематики научной деятельности в комплексе на общефилософском уровне с особым акцентом на этических проблемах генетики и биологии, в контексте проблемы гуманизма науки (работы П. В. Мотрошиловой, Б. Г. Юдина, И.Т. Фролова и др.) характеризует первую, наиболее раннюю традицию. В рамках второй традиции (М.П. Медянцева) этические аспекты науки были рассмотрены под призмой гражданской, социально-этической ответственности ученых. Третья традиция исследований этики науки состоит в изучении профессиональной морали ученого, уровней и типов нравственных отношений в науке, соотношения науки и морали (работы В. П. Коблякова, Г. И. Полушина, Ю. Н. Тундыкова). Следующая традиция представлена теми учеными, которые сочетают социолога-науковедческий и философско-этический подход (М. Г. Лазар, И. И. Лейман, Е. 3. Мирская).
Итак, в аспекте нравственности рассматривается особая сфера деятельности человека – наука. Рассмотрение норм нравственности значимо, когда исследуются взаимодействия людей. В отношении науки это взаимодействие целесообразно представить следующей схемой, раскрывающей проблематику вопроса.
164282178896Наука и нравственность
Аспекты взаимодействия
ученый – ученый
ученый –общество
ученый – ученик
Социальные аспекты
Профессиональные аспекты
Наука и нравственность
Аспекты взаимодействия
ученый – ученый
ученый –общество
ученый – ученик
Социальные аспекты
Профессиональные аспекты

Рис. 1. Схема взаимодействия нравственных аспектов науки
Схема наглядно иллюстрирует всю широту рассматриваемого вопроса. Остановимся на характеристике каждого из направлений взаимодействия.
Ученый – ученый. Науке, как и любому социальному институту, присущи определенные правила функционирования. Другими словами – нормы профессиональной этики. Ученый должен обладать особыми нравственными качествами, которые определяют всю его деятельность. Очевидно, что в науке много определяется личностью ученого [7, c. 20].
Внешне деятельность ученого спокойна и незаметна: он что-то исследует в лаборатории, пишет в тиши кабинета, публикует результаты, которые потом входят в учебники и в жизни других людей. Однако сама наука началась с трагедии, когда за свои научные убеждения был сожжен на костре Джордано Бруно, а год его смерти (1600 г.) стал отправной такой развития науки нового времени. В XVII в. Галлилею пришлось отречься от своих взглядов перед судом инквизиции. Наш век повсеместного признания науки был отмечен «обезьяньим процессом» в США, когда школьного учителя судили за преподавание теории эволюции Дарвина, а в СССР ученые преследовались только за то, что занимались научными исследованиями. Выдающемуся русскому ученому Н.Н. Вавилову, погибшему отстаивая правоту генетики, принадлежат слова, снова возвращающие нас ко временам, когда наука завоевала себе право на свободное существование: «На костер пойдем, а от своих убеждений не откажемся» [10, c. 93]. В это время генетику называли не просто лженаукой, а «антинародным учением».
Основные характеристики профессии ученого и основная цель науки, направленная на приращение системы достоверного знания, тесно взаимосвязаны и взаимообусловлены. Они сложились в результате деятельности институтов и механизмов научного сообщества. Это следующие характеристики: овладение специальными знаниями, в том числе относительно способов их приращения, за хранение, трансляцию и расширение которых ответственно научное сообщество; относительная автономность профессии в привлечении новых членов, их подготовке и контроле их профессионального поведения; заинтересованность социального окружения профессии в продукте деятельности ее членов, гарантирующая как существование профессии, так и действенность профессиональных институтов; наличие внутри профессии форм вознаграждения, выступающих достаточным стимулом для специалистов и обеспечивающих их высокую мотивацию относительно профессиональной карьеры; поддержание инфраструктуры, гарантирующей координацию и оперативное взаимодействие профессионалов и их объединений в режиме, обеспечивающем высокий темп развития системы научного знания [4, c
. 162].
Ученый может принадлежать разным сообществам, которые могут иметь своих лидеров и особенности нормативно-ценностной системы, включающей в себя универсальный компонент, но вместе с тем обладающей и собственными специфическими чертами. Несмотря на то, что наука является одной из самых глобализованных профессиональных сред, где существует тесная международная кооперация между учеными, все-таки в нашем мире пока еще сохранилось множество культурных и институциональных контекстов, которые непросто привести к единому знаменателю. Например, в одних академических культурах отношения аспиранта и научного руководителя жестко регламентируются соответствующими юридическими правилами и неписаными законами рационализованного взаимодействия, а в других работает модель отношений мастера и ученика, унаследованная из средневековья и даже более ранней истории, и в этом случае неформальные взаимодействия принимают более широкий характер.
Кроме того, от ученых требуется мужество в отстаивании своих взглядов, интеллектуальная честность перед собой и перед другими и иные качества, которыми обладает только личность, не говоря о высоком интеллектуальном потенциале и желании посвятить себя научным изысканиям.
И все-таки, взаимодействия между учеными далеки от совершенства. И особенно актуальны в научном мире вопросы первенства открытий и интеллектуальной собственности. Эти вопросы регулируются законодательно. Нарушение законов в этой области влечет за собой различного рада ответственность [13, c. 34].
Ученый — ученик. Это особый вид социального взаимодействия в рамках научного сообщества. Ученик в науке – это и продолжатель, и помощник, а иногда и разрушитель положений и теорий, предложенных учителем.
Учитель, в привычном понимании, лишь посредник в передаче знаний, накопленных предшествующими поколениями. Его заинтересованность в успехе образовательного процесса определяется лишь личной ответственностью за качество проделанной работы, ну и, пожалуй, моральным удовлетворением. Это важно, но, безусловно, недостаточно. К сожалению такая ситуация в образовательном процессе наблюдается довольно часто. И сегодня, по существу, является нормой.
В случае взаимодействия ученого-учителя и ученика ситуация представляется несколько иной. Ученый, который отказывается от учеников, обрекает забвению дальнейшее развитие трудов всей своей жизни. Здесь не просто ответственность и моральная удовлетворенность педагога. Ученый личностно заинтересован. В его случае на карту поставлено научное долголетие предложенных им теорий, гипотез, а, может быть, и бессмертие его имени. А имя для человека самый сладостный звук на земле. Лишь тот настоящий ученый, который оставляет после себя достойных продолжателей своего дела.
Очевидно, что ученики есть не просто прихоть, а жизненная необходимость. И в то же время их присутствие подразумевает работу с ними, а значит определенную ответственность за результаты уже их собственной научной деятельности. Являясь важнейшим уровнем контроля достоверности знаний ученика, учитель формирует в нем важнейшие правила профессиональной этики, организует разумную направленность его изысканий. В то же время, ученик продолжатель и помощник учителя. Реализуя себя в помощи он постигает тонкости знания, проходит моральное и профессиональное становление [3, c. 440].
Однако, как и в любых межличностных отношениях, здесь возможно возникновение ряда вопросов: где пределы разумной помощи ученику со стороны учителя и наоборот? Кто ответственен за неправильные результаты исследований? и т. д. Эти вопросы составляют проблемы взаимодействия учителя и ученика в науке и требуется их решения.
1.2 Нравственные аспекты взаимодействия ученого и общества
Наибольшую остроту, особенно в последнее время, приобрели нравственные аспекты взаимодействия науки и общества. Согласно схеме, здесь существует два аспекта: профессиональный и социальный. Причем социальный безусловно доминирует. Суть профессионального аспекта заключается в мотивации и общих принципах осуществления научной деятельности.
Селье сформулировал мотивы деятельности ученого:
Бескорыстная любовь к Природе и Правде.
Восхищение красотой закономерности.
Простое любопытство.
Желание приносить пользу.
Потребность в одобрении.
Ореол успеха; преклонение перед героями и желание подражать им.
Боязнь скуки.
Физическое, моральное принуждение к получению нового знания.
Финансовая заинтересованность.
Болезненная мотивация [14, c. 390].
Принципы научной деятельности:
Достоверность.
Универсализм.
Всеобщность.
Незаинтересованность.
Организованный скептицизм.
Когда принципы и мотивы занятия научной деятельностью вступают в противоречие возникают конфликты. Пример тому – направленность финансирования. Вкладывая деньги в научные разработки, определенная структура намерена получить удовлетворяющие ее результаты. Если результаты не оправдали надежд, то вложение денег оказывается бессмысленным. Выхода два: либо смириться и продолжать дальнейшие поиски, либо предоставить ложные научные результаты, получить деньги и удовлетворить запросы финансирующей структуры. К сожалению, часто выбирают второй вариант. Достаточно вспомнить проблему возникновения «озоновых дыр». Причиной их возникновения был объявлен фреон. Именно это вещество, широко применявшееся в системах кондиционирования, холодильных камерах и т.д. повинно в беде появления «озоновых дыр». Технология на основе использования фреона был подписан смертный приговор, а вместе с ним и компаниям, сделавшим ставку на «вредный» газ. А между тем, до сих пор не известно, как фреон может попасть в верхние слои атмосферы, где и располагается озоновый слой. Широко разрекламированные и, несомненно, щедро проспонсированные ложные результаты научных исследований перевернули промышленность всего мира. В лучшую ли сторону? [17, c. 202].
В приведенном примере кроме профессионального явно прослеживается социальный аспект взаимодействия науки и общества. Социальный аспект заключается в правомерности, проведения, распространения, внедрения результатов исследования. Историческое развитие подвело нас к такому качественному рубежу, когда гигантский научно-технический прогресс, рост влияния человека на природные процессы, реальная перспектива исчерпания невозобновляемых естественных ресурсов и ряд других факторов лишают человечество право на ошибку. В наши дни масштабность и острота неблагоприятных последствий любых ошибочных (с точки зрения интересов прогресса общества) решений, принимаемых в каком-то одном регионе земного шара или какой-то одной человеческой общностью, нередко обретают глобальных характер.
Проблемы, с которыми ныне столкнулось человечество, оно обязано решать и решать безошибочно. Были в прошлом и экологические кризисы, и опустошительные воины, и многое другое, но даже в том случае, когда это губительно действовало на судьбы тех или иных народов, развитие человечества в целом продолжалось. Теперь такая возможность исключена. Этическая оценка проведения и использования достижений науки жизненно необходима. От этого зависит возможность будущего существования человека.
Экспансия науки на новые сферы действительности, более интенсивное воздействие на природную среду созданной на научной основе техники и рост, вследствие этого, ответственности за состояние мира порождают новые регуляторы научной деятельности. Появляются биоэтика, компьютерная этика, инженерная этика, экологическая этика, глобальная этика и т.п.
2. Некоторые направления проблемы соотношения науки и нравственности
2.1 Биотехнологии – современное понимание, пути разрешения нравственных проблем
В освещении вопроса этических проблем развития биотехнологий характерна позиция профессора Юдина, который считает, что все методы, планируемые или уже созданные в этой области, следует разделять на «терапевтические» и «улучшающие»

Магазин работ

Посмотреть все

Курсовая работа

Софистика.

Метод и учение.

490 ₽

Курсовая работа

Законотворчество и его принципы

200 ₽

Курсовая работа

Наука и рациональность. Типы рациональности

450 ₽

Посмотреть все

Не нашел ответ на свой вопрос?

Опиши, с чем тебе нужна помощь. Эксперты Автор24 бесплатно ответят тебе в течение часа

Выбери предметАвиационная и ракетно-космическая техникаАвтоматизация технологических процессовАвтоматика и управлениеАгрохимия и агропочвоведениеАктерское мастерствоАнализ хозяйственной деятельностиАнглийский языкАнтикризисное управлениеАрхеологияАрхитектура и строительствоАстрономияБазы данныхБанковское делоБезопасность жизнедеятельностиБиблиотечно-информационная деятельностьБизнес-планированиеБиологияБиотехнологияБухгалтерский учет и аудитВетеринарияВнешнеэкономическая деятельностьВодные биоресурсы и аквакультураВоенное делоВоспроизводство и переработка лесных ресурсовВысшая математикаГеографияГеодезияГеологияГеометрияГидравликаГидрометеорологияГостиничное делоГосударственное и муниципальное управлениеДеловой этикетДеньгиДетали машинДизайнДокументоведение и архивоведениеЕстествознаниеЖелезнодорожный транспортЖурналистикаЗемлеустройство и кадастрИздательское делоИнвестицииИнженерные сети и оборудованиеИнновационный менеджментИнформатикаИнформационная безопасностьИнформационные технологииИскусствоИсторияКартография и геоинформатикаКитайский языкКонфликтологияКраеведениеКредитКриминалистикаКулинарияКультурологияЛитератураЛогикаЛогистикаМаркетингМатериаловедениеМашиностроениеМедицинаМеждународные отношенияМеждународные рынкиМенеджментМенеджмент организацииМеталлургияМетрологияМеханикаМикро-, макроэкономикаМикропроцессорная техникаМорская техникаМузыкаНалогиНаноинженерияНачертательная геометрияНемецкий языкНефтегазовое делоОрганизационное развитиеПарикмахерское искусствоПедагогикаПожарная безопасностьПолиграфияПолитологияПочвоведениеПраво и юриспруденцияПриборостроение и оптотехникаПриродообустройство и водопользованиеПрограммированиеПроизводственный маркетинг и менеджментПромышленный маркетинг и менеджментПроцессы и аппаратыПсихологияРабота на компьютереРадиофизикаРежиссураРеклама и PRРелигияРусский языкРынок ценных бумагСадоводствоСварка и сварочное производствоСвязи с общественностьюСельское и рыбное хозяйствоСервисСопротивление материаловСоциальная работаСоциологияСтандартизацияСтатистикаСтрановедениеСтратегический менеджментСтрахованиеТаможенное делоТеатроведениеТекстильная промышленностьТелевидениеТеоретическая механикаТеория вероятностейТеория игрТеория машин и механизмовТеория управленияТеплоэнергетика и теплотехникаТехнологические машины и оборудованиеТехнология продовольственных продуктов и товаровТовароведениеТорговое делоТранспортные средстваТуризмУправление качествомУправление персоналомУправление проектамиФармацияФизикаФизическая культураФилософияФинансовый менеджментФинансыФранцузский языкХимияХирургияХолодильная техникаЦенообразование и оценка бизнесаЧертежиЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭкономика предприятияЭкономика трудаЭкономическая теорияЭкономический анализЭлектроника, электротехника, радиотехникаЭнергетическое машиностроениеЭтикаЯдерная энергетика и теплофизикаЯдерные физика и технологииЯзыки (переводы)Языкознание и филологияEVIEWSSPSSSTATAДругое

Прикрепить файл

Твой вопрос отправлен

Скоро мы пришлем ответ экпертов Автор24 тебе на почту

Помощь эксперта

Нужна помощь по теме или написание схожей работы?
Свяжись напрямую с автором и обсуди заказ.

5

ElenaGra

Философия

557 заказов

Отправить письмо схожим авторам, которые сейчас на сайте

Регистрация прошла успешно!

Теперь вам доступен полный фрагмент работы, а также
открыт доступ ко всем сервисам

экосистемы

Скачивание началось

В файле вы найдете полный фрагмент работы доступный на сайте, а также
промокод referat200
на новый заказ в Автор24.

Введи почту

Зарегистрируйся через почту и получи неограниченный доступ к материалам. Это бесплатно.

Читать тексты на сайте можно без ограничений. Однако для копирования и использования работ нужно
зарегистрироваться в экосистеме Автор24.
Это бесплатно.

Читать онлайн «Наука и нравственность», Василий Водовозов – ЛитРес, страница 6

Г-н Беллюстин доказывает, что если бы все законоучители были проникнуты святостью своего дела и умели вести его разумно, то и тут не были бы в состоянии ничего сделать: начало зла в семье, которую настоящий век со всех сторон подкапывает своими доктринами и правами (с. 239–242). Вот первое утверждение нашего нового нигилиста. Где же он нашел это подкапыванье под семью? В Европе, что ли? Но там семья процветает как нельзя лучше, и, конечно, и у немцев и англичан менее встретите тех грубых примеров семейного насилия, деспотизма и разврата, какие на каждом шагу представляются у нас. В Европе многие восставали и восстают против известного положения семьи в государстве, против разных, несвободных отношений между ее членами; но это делалось, хорошо ли, худо ли, все с одною целью – возвысить ее нравственное значение. Только иезуитские проповедники думали оторвать детей от семьи, обвиняя отцов и матерей в рационализме: они одни и были истинными разрушителями семейства. Г-н Беллюстин также много говорит о матерях «без веры, без символа, без убеждения», одинаких с Руссо и Вольтером, – об отцах, скептиках, деистах, пантеистах, гуманитариях, которые, по его словам, ругаются над религией (с. 269). При этих нападках, так и вспоминаешь себе времена Фамусова и Хлестовой. Г-н Беллюстин, не шутя, думает, что можно заставить всех верить и думать одинаково, что при самом строгом последо-вании догмату не будет бесконечного разнообразия в деле веры, как в личном чувстве каждого. Взгляните на наш простой народ, на наших раскольников: напоены они что ли зловредными учениями Руссо и Вольтера? Но вы сами вооружаетесь против ханжества и мракобесия (с. 285), а между тем не верите в прогрессивную силу образования, уничтожающего вредные и для религии предрассудки. Вы не сознаете, что сами уже волею-неволею подчинились влиянию науки, против которой восстаете: вы готовы думать, что отрицание и сомнение ведут только к разврату, однако не утверждаете же, что того, кто отрицает, бесы потянут в преисподнюю. Впрочем, мы не думаем с вами спорить из-за мнений Руссо и Вольтера, о которых могли состязаться только старички «времен очаковских и покоренья Крыма», а желаем хоть кратко просмотреть ваши мысли о воспитании.

«Человек», по словам г-на Беллюстина, «родится поврежденным». Воспитание требует разных мер строгости, дисциплины, чтоб его исправить. Прогресс состоит в борьбе с прирожденным злом. Цивилизация со всеми железными дорогами и телеграфами ничтожна без стремления к небу и к бесконечному (с. 252), и события последнего времени ясно убеждают в безусловной необходимости религиозного воспитания (с. 260). Современные специалисты науки и знаменитости литературы не всегда владеют сокровищем здравого смысла: профессора развивают одно безбожие (с. 264, 274). Но г-н Беллюстин знает, как исправить все зло. Для этого не нужно допускать, чтобы дети о чем-нибудь рассуждали или что-нибудь отрицали. Всякое отрицание (хоть бы самой крайней нелепости, услышанной где-нибудь ребенком) поведет к нигилизму; рассуждение рождает скептицизм. Г-н Беллюстин признает один возможный путь в воспитании – влияние авторитета. Действуя чрез авторитет, вы спасете воспитанника от всех колебаний сомнения и сделаете его счастливым. В обучении прежде всего необходимо сказать ребенку имя, которое показывает предмет; только этим средством можно довести его до сознания идеи (с. 265). Весь принцип воспитания заключается в словах: «верь, потому что я говорю; утверждай, потому что я утверждаю». Вот сущность мнений г-на Беллюстина, сколько мы могли понять в этом хаосе толков о Руссо, о нигилизме, о христианстве и о каких-то философских системах, которых у нас никто ведать не ведает. Автор, не шутя, полагает, что философские воззрения отравляют у нас развитие юношей и даже детей. Несмотря на всю ложность направления, это еще доказывало бы высший уровень нравственных идей в нашем обществе. Но взгляните, велик ли наш образованный круг, и в этом кругу много ли лиц, действительно стоящих за какую-нибудь, хотя бы и ложную идею. Большинство оставляет детей на произвол мамок, гувернанток, заботясь только об их питании и о том, чтоб они бессмысленно исполняли разные приличия или обряды. В бедной чиновничьей среде родители часто не имеют возможности позаботиться не только о нравственном развитии, но и об обыкновенном уходе за детьми; купцы еще следуют правилам Домостроя, в помещичьем быту до новейшего времени маленькие дети развивались большею частью под влиянием дворни, и т. п. Только в юношеском возрасте наука, воспринятая большей частью случайно, без руководителя и без строгой системы, дала многим средства выйти из того грубого, апатического состояния, в котором пребывали отцы и деды. Но как ни мало развивалась еще у нас наука, она уже успела возбудить многие нравственные интересы, и нападать на нее уж никак не идет защитникам нравственности. С другой стороны, эта недостаточность знания была причиною того, что у нас громогласно высказываются мысли, подобные суждениям г-на Беллюстина, который думает дать новый взгляд на дело, давным-давно решенное, о котором никто уже более не спорит. Вопрос о воспитании настолько решен, что в нем определено место и авторитету, и самодеятельности учащихся. Видя одну испорченность в человеческой природе, какими же силами воспользуетесь вы, чтоб настроить душу к добру? Ведь из гнилого материала нельзя ничего строить. Меры строгости, дисциплины – вот в чем одном находите вы спасение. Объяснять ли вам, что, не дав свободы высказываться природе, вы даже не узнаете, как наложить ваши дисциплинарные меры? Вы уничтожаете всякое отрицание и сомнение, первые условия свободной мысли, и хотите создать нравственного человека по одному слову авторитета. Но так воспитывая, вы имеете в виду или совершенно глупого ребенка, или думаете запереть вашего питомца в каком-нибудь глухом лесу, удалив его от всякого сближения с людьми; да и тут природа возбудит в нем тысячи мыслей, противоречий, вопросов. Как же вы скажете ему: «Не рассуждай, а верь только тому, что я говорю тебе?» Неужели вы думаете, что при подобном заявлении авторитета он вам поверит? Не познакомив с предметом, не возбудив ни одной мысли, вы даете ребенку название, т. е. звук без содержания, уверяя, что этот звук возбудит в нем идею. Скажите, какого это кабалистического учения держитесь вы сами, что находите в звуке таинственную, сверхъестественную силу? Но нам совестно серьезно опровергать подобные мысли. Мы и не сказали бы ни слова о статье г-на Беллюстина, если бы ее резкий, назойливый тон не показывал непомерной гордыни и не противоречил совершенно духу той христианской нравственности, которую он взялся защищать.

Наука и мораль — Сеть блогов Scientific American

Я преданный покупатель книг и всеядный читатель, но с не по годам развитой жилкой — мне нравится искать авторов и отправлять им по электронной почте вопросы об их книгах. С тех пор как я написал книгу о системе модификации генов CRISPR-Cas9, читатели теперь пишут мне со всевозможными ночными мыслями. Многие люди думают, что наука — это хорошо — у STEM есть отличительная черта, синоним нашей доброты, — но развитие наук о жизни некоторых людей нервирует.

Учитель из Нью-Гэмпшира предположил, что исследования рекомбинантной ДНК, включая CRISPR, теоретически достаточно опасны, поэтому он предложил перенести все это на Луну (он еще не получил для этого финансирования или политической воли). Терапевт из Нидерландов начал массовую кампанию, чтобы остановить применение CRISPR, мотивация, которая связана с ее взглядами на божественность природы.

Наука может дискредитировать наши домыслы, народную науку и иллюзии о том, как устроен мир и чего следует бояться; но, напротив, наука как позитивный сценарий того, что следует ценить или во что верить, имеет свои ограничения. Роберт Оппенгеймер болезненно осознавал это, когда пришел к выводу, что «наука — это не вся жизнь разума; это его часть».

CRISPR действительно может быть использован для создания биологического оружия путем инженерии микробов или создания патологических штаммов путем недобросовестных генетических манипуляций. Но высвобождение опасных микробов вызывает озабоченность по крайней мере с 1970-х годов, когда впервые появилась рекомбинантная ДНК, не говоря уже о том, что это привело к таким фильмам, как «Штамм Андромеды», и «Противостояние».

В 1970-х пытались ввести временный мораторий на генную инженерию, но многие ученые уже считали, что риски биологической опасности преувеличены. Британский микробиолог Эфраим Андерсон назвал одну статью 9.0009 Неизбирательное использование антибиотиков оказало большее давление на бактериальную популяцию, чем могли бы оказать все исследователи в мире, вместе взятые . Мы не можем исключать перспективу того, что генетически модифицированный микроб может представлять глобальную угрозу для человека. Но риски незначительны, и их просто стоит пережить, заключило большинство ученых.

Аргумент о том, что гены воплощают своего рода неприкосновенный характер, в который не следует вмешиваться, не слишком убедителен, поскольку в наших геномах прячутся артефакты вирусов, а гены претерпевают мутации с каждым поколением. Тем не менее, принцип, что всякой жизни присуще достоинство, вряд ли является плохой мыслью и обеспечивает необходимый противовес импульсу использовать in vitro и CRISPR для изменения любого варианта гена с целью снижения риска или улучшения характеристик, ни одна из которых не является более или менее совершенной, но представляет собой вариации в эволюции человека.

В самом деле, вопрос о достоинстве сложнее, чем мы можем себе представить, поскольку наука склонна оспаривать веру в абстрактные или устойчивые концепции ценностей. Как отстаивать убеждения или чувство собственного достоинства, кажется, всегда сбивает с толку и, кажется, бросает нас в эпоху радикального нигилизма, поскольку сегодня ученые используют инструмент редактирования генов CRISPR, чтобы делать такие вещи, как переделывать цвет крыльев бабочки, генетически изменять свиней. , даже люди. Если наука — это метод поиска истины, технология — способ ее силы, а CRISPR — средство превращения жизни в товар. Это также повышает вероятность того, что эта власть может подорвать доверие общества.

В 2008 году Президентский совет по биоэтике выпустил 555-страничный отчет под названием « Человеческое достоинство и биоэтика », в котором были представлены эссе широкого круга мыслителей, включая прогрессивного философа Дэниела Деннета и консерваторов, таких как Леон Касс. Как сформулировал проблему Деннетт: «Когда мы начнем относиться к живым телам как к материнским платам, на которых можно собирать киборгов, или как к наборам запасных частей, которые можно продать тому, кто больше заплатит, чем все это закончится?» Деннет отметил, что решение спасения человеческого достоинства от коммерческих сил науки не может включать обращение к «традиционным мифам», поскольку это «будет иметь неприятные последствия», но вместо этого концепции человеческого достоинства должны быть основаны на нашем суверенном праве на «веру в то, что что-то имеет значение».

Деннет утверждает, что вера важна в повседневном смысле, например, большинство людей верят в демократию, даже когда «мы часто находимся в противоречии, стремясь указать на недостатки, которые следует исправить, в то же время стремясь убедить людей в том, что недостатки не так уж плохи, что демократия может контролировать себя, так что их вера в нее не напрасна». Это верно и в отношении науки, «поскольку вера в целостность научных процедур почти так же важна, как и фактическая целостность». На самом деле, мы занимаемся своего рода «поддержанием веры» в той мере, в какой «эта идея о том, что существуют мифы, которыми мы живем, мифы, которые нельзя тревожить любой ценой, всегда противоречит нашему идеалу поиска истины» и даже по мере того как мы выражаем идеи публично или просто в наших сердцах, «запускается странный динамический процесс, в котором первоначальная приверженность погребается» под слоями внутреннего диалога и контраргументов.0009 рекурсивный механизм ; они постоянно измеряют собственный пульс, и если они чувствуют, что он колеблется, сам этот факт вызывает дальнейшие прерывистые колебания», — писал психиатр Джордж Эйнсли в « Сломе воли». Если наука может бросить вызов убеждениям, то достоинство важнее — право придерживаться убеждений, использовать науку и поддерживать убеждения. чтобы сформировать их точку зрения и моральное направление, поскольку мы живем в новую эпоху возрождающегося сциентизма — предположения, что наука кодирует ценности. Столетие назад сциентизм казался почти мертвым. Модернистский разрыв привел к разрыву между моральными и культурными обязательствами. и само существование — отсюда это привело к экзистенциализму и борьбе за определение наших обязательств.0003

Что бы ни значило для хорошей жизни, она не может быть предопределена ни культурой, ни наукой. В рассказе Антона Чехова «Скучная история» 1889 года Николай Степанович, всемирно известный ученый и профессор медицины, впадает в меланхолию ближе к концу своей жизни. Несмотря на его невероятный успех, его жизнь кажется все более неоднозначной, поскольку модернистское движение приходит на смену его авторитету. Катя, молодая девушка, представительница нового поколения, приходит к нему за советом и советом, но Николай знает, что у него нет возможности указывать ей, как жить. Ирония в том, что свобода вызвала меланхолию. Его друг-врач Михаил Федорович признается Николаю: «Наука, видит Бог, устарела. Песня его спета. Да… Человечество уже начало ощущать потребность заменить его чем-то другим».

На самом деле, возможно, мы находимся в разгаре отскока к этому разрыву, когда возрождающийся сциентизм определяет моральную директиву, а наука о данных используется для формирования дуги наших решений. Ученые могут апеллировать к мифам, чтобы приблизить нас к реальности, как будто вглядывание в нейровизуализацию или анализ генома дает нам информацию, более достоверную, чем жизнь, которую мы переживаем. В какой-то степени мы узнаём по крупицам то, что делает нас теми, кто мы есть. Но по иронии судьбы это может ослабить наше чувство реальности из-за одержимости статистическими сигналами, которые часто вырываются из контекста, алгоритмами, которые ложно формируют социальные решения, решения о свиданиях или выбирают следующего президента — многое из того, что нас подводит. Больше времени и данных значительно улучшит способность науки регулировать нашу жизнь, как раз наоборот. Это потому, что жизнь ума часто включает в себя переключение между двумя противоположными идеями, где нет правильных решений. Как выразился экономист Томас Соуэлл: «Работа науки и техники не означает растущей интеллектуальной сложности в жизни большинства людей. Часто это означает обратное».

В своем эссе «Добродетель научного мышления» в Boston Review историк науки из Гарварда Стивен Шейпин, который также писал о том, насколько наша вера в науку и мир основана на доверии к письменному слову, утверждал, что доверие к науке играет решающую роль в морали и что наука, скажем, наука о климате, действительно может быть полезна для формирования ценностей и принятия политических решений. Но есть и очевидные подводные камни возрождающегося сциентизма. В последние десятилетия свободное научное исследование было связано с технологиями и, следовательно, с формами институциональной власти и монетизацией.

Таким образом, научное исследование может оказаться под угрозой в той мере, в какой оно будет поставлено на крайние меры капитализации наук о жизни. Наука, когда-то бросавшая вызов институциональной власти, все больше определяется статусом, финансами и чем-то вроде иерархических структур, которые, я думаю, люди подсознательно любят видеть. Но ученые, тесно сотрудничая с биотехнологиями, также рискуют столкнуться с негативной реакцией людей, которые откажутся от них и начнут рассматривать достоверные факты просто как создание еще одного коммерческого предприятия. Важно отметить, что мы верим в то, что то, что говорят ученые, вероятно, является правдой, но нет никаких гарантий этого доверия или веры. На самом деле, доверие находится под угрозой, поскольку ученые связывают свою работу с технологиями как средством личной власти, лекарствами от рака за полмиллиона долларов, битвами за патенты CRISPR на миллиард долларов и тому подобным.

Наука дает не положительный сценарий, а информацию, помогающую построить этот сценарий. Например, гипотеза — это предположение или убеждение, которое можно проверить; но, как однажды предположил Карл Поппер, гипотезу нельзя доказать, ее можно только опровергнуть (один черный лебедь доказывает, что не все лебеди белые, а большее количество белых лебедей — нет), поскольку данность никогда не может быть полностью доказана — всегда есть шанс оспорить по новым данным. Наука не предлагает отправных точек, и есть вопросы, действительно ли наука ведет нас к какому-либо полному взгляду на природу, который будет бесспорным или, в некотором роде, просветленным.

Некоторые ученые все чаще отрицают Теорию Всего. Физические системы могут находиться в состоянии конкуренции; иными словами — в основе реальности нет логики. Поэтому, хотя наука и является полезным инструментом, мы должны, по крайней мере, иметь в виду, что она ведет лишь к бездне времени — к постоянному построению и перестройке человеческой истории. Я подозреваю, что как единственное средство вести нас к любой бесконфликтной реальности она потерпит неудачу, и что мы далеки от борьбы с последствиями модернистского разрыва.

Выраженные взгляды принадлежат автору (авторам) и не обязательно совпадают с мнением Scientific American.

ОБ АВТОРАХ

Джим Козубек является автором книги Modern Prometheus: Editing the Human Genome with Crispr-Cas9 , опубликованной Cambridge University Press. Кредит: Ник Хиггинс

Вы не можете вывести «должен» из «есть»: 13.7: Космос и культура: NPR

Некоторое время назад я узнал о дебатах между Сэмом Харрисом и Шоном Кэрроллом о науке и морали. . Об этом также написала для нас Урсула. Сегодня Шон Кэрролл ведет гостевой блог для 13.7 и предлагает еще несколько мыслей по этому поводу. Шон — известный физик-теоретик, блоггер и автор замечательной книги «От вечности сюда: поиск окончательной теории времени». Мы также пригласили Сэма Харриса ответить на этот пост.

—Адам Франк

Спасибо Адаму и остальным за возможность отвлечься от моих обычных мест и опубликовать здесь по адресу 13.7 .

Еще в марте выступление Сэма Харриса на TED вызвало дебаты о том, можно ли вывести мораль из науки? Я написал об этом, и Харрис ответил, и я опубликовал краткое продолжение. Но мой вклад был более или менее набросан, и я так и не дал подробного объяснения, почему я не думаю, что это возможно.

Итак, что вы скажете, еще раз в брешь?

Сначала я приведу основные аргументы, а затем замусорю нижнюю часть поста различными оговорками и уточнениями.

Я хочу начать с непротиворечивого утверждения о том, что такое наука. А именно, наука имеет дело с эмпирической реальностью — с тем, что происходит в мире, т. е. с тем, что «есть». Две научные теории могут в чем-то расходиться: «наблюдаемая Вселенная зародилась в горячем и плотном состоянии около 14 миллиардов лет назад» и «вселенная всегда существовала более или менее при нынешней температуре и плотности». Всякий раз, когда это происходит, мы всегда можем представить какой-нибудь эксперимент или наблюдение, которые позволили бы нам решить, какой из них правильный. Наблюдение может быть трудным или даже невозможным, но мы всегда можем представить себе, что оно повлечет за собой. (Утверждения о содержимом Великой Александрийской библиотеки совершенно эмпиричны, даже если мы не можем вернуться в прошлое, чтобы взглянуть на них.) Мир, ваш спор не относится к науке.

Имея это в виду, давайте подумаем о морали. Что значит иметь науку о морали? Я думаю, это выглядело бы примерно так:

Люди стремятся максимизировать то, что мы называем «благополучием», «полезностью», «счастьем», «процветанием» или чем-то еще. Степень благополучия отдельного человека зависит от того, что происходит в его мозгу или, по крайней мере, в его теле в целом.

Эта функция в принципе может быть измерена эмпирически. Общее количество благополучия является функцией того, что происходит во всех человеческих мозгах в мире, что опять-таки в принципе может быть измерено. Задача морали состоит в том, чтобы определить, что это за функция, измерить ее и вывести условия в мире, при которых она максимизируется.

Все эти разговоры о максимизации функций не предназначены для высмеивания проекта обоснования морали наукой, они просто относятся к этому серьезно. Определение морали как проблемы максимизации на первый взгляд может показаться чрезмерно ограничивающим, но эта процедура потенциально может учитывать широкий спектр подходов. Либертарианец может хотеть максимизировать чувство личной свободы, в то время как традиционный утилитарист может хотеть максимизировать некую версию счастья.

Дело просто в том, что целью морали должно быть создание определенных условий, которые в принципе поддаются прямому измерению эмпирическими средствами. (Если это не так, то это не наука.)

Тем не менее, я хочу возразить, что эта программа просто невозможна. Я не говорю, что это будет сложно — я говорю, что это невозможно в принципе. Мораль не является частью науки, как бы нам этого ни хотелось. Можно привести множество аргументов в поддержку этого утверждения, но я остановлюсь на трех.

1. Единого определения благополучия не существует.

Люди расходятся во мнениях относительно того, что на самом деле представляет собой «благополучие» (или то, что, по вашему мнению, они должны максимизировать). Это настолько очевидно, что трудно понять, что защищать. Любой, кто хочет утверждать, что мы можем обосновать мораль на научной основе, должен прыгнуть через некоторые обручи.

Во-первых, есть люди, которых вообще не интересует всеобщее благополучие. Есть серийные убийцы, социопаты и сторонники расового превосходства. Нам не нужно впадать в крайности, но крайности, безусловно, существуют.

Естественным ответом будет просто отделить таких людей; «нам не нужно беспокоиться о них», по формулировке Харриса. Наверняка все здравомыслящие люди согласны с приматом благополучия. Но как провести черту между правильно мыслящими и остальными? Где именно проводим ли мы черту в терминах измеримых величин? А почему там? С какой стороны линии мы поместим людей, которые считают правильным пытать заключенных для общего блага, или которые лелеют ритуалы братской дедовщины? В частности, какой эксперимент мы можем представить, чтобы понять, где провести черту?

Что еще более важно, так же очевидно, что даже здравомыслящие люди не могут прийти к единому мнению о благополучии или о том, как его максимизировать. Здесь ответ, по-видимому, состоит в том, что большинство людей просто запутались (что на первый взгляд вполне правдоподобно). В глубине души все они хотят одного и того же, но не понимают, как этого достичь; хиппи, которые верят в возможность дать миру шанс, и суровые родители, которые верят в телесные наказания для своих детей, все хотят максимизировать человеческое процветание, им просто не дали надлежащих научных ресурсов для достижения этой цели.

Хотя я рад признать, что люди морально сбиты с толку, я не вижу никаких доказательств того, что все они в конечном счете хотят одного и того же. Позиция даже не кажется последовательной. Является ли это априорным необходимым, чтобы люди в конечном итоге имели одинаковое представление о человеческом благополучии, или это случайная истина о реальных людях? Неужели нельзя даже представить людей с принципиально несовместимыми взглядами на добро? (Думаю, что могу.) И если можем, то в чем причина космической аварии, с которой мы все согласны? И если эта счастливая космическая случайность существует, то это всего лишь эмпирический факт; Само по себе существование всеобщего согласия в отношении того, что хорошо, не обязательно означает, что оно это хорошо. Ведь мы все можем ошибаться.

В реальном мире правильно мыслящие люди во многом совпадают в своих представлениях о благополучии. Но совпадение не является точным, а отсутствие согласия не является полностью результатом недоразумения. Когда два человека имеют разные взгляды на то, что представляет собой настоящее благополучие, мы не можем себе представить эксперимент, который доказал бы, что один из них неправ. Это не значит, что моральный разговор невозможен, просто это не наука.

2.  Не самоочевидно, что максимальное благополучие, как бы оно ни определялось, является истинной целью морали.

Максимизация гипотетической функции благополучия — эффективный способ осмысления многих возможных подходов к морали. Но не все возможные подходы. В частности, это явно консеквенциалистская идея — важен результат с точки зрения конкретных психических состояний сознательных существ. Безусловно, существуют неконсеквенциалистские подходы к морали; в деонтологических теориях моральное благо присуще самим действиям, а не их конечным последствиям. Теперь вы можете подумать, что у вас есть веские аргументы в пользу консеквенциализма. Но так ли это на самом деле эмпирических аргументов? Вам надоест, что я спрашивал об этом, но: какой эксперимент я мог бы провести, чтобы определить, что было правдой, консеквенциализм или деонтологическая этика?

Акцент на психических состояниях сознательных существ, хотя и кажется естественным, открывает множество банок с червями, с которыми моральные философы боролись веками. Представьте себе, что мы можем точно определить определенное психическое состояние, соответствующее высокому уровню благополучия; точная конфигурация нейронной активности, при которой кто-то здоров, влюблен и наслаждается мороженым с горячим мороженым. Ясно, что достижение такого состояния является моральным благом. А теперь представьте, что мы достигаем этого, накачивая человека наркотиками, чтобы он был без сознания, а затем манипулируя его центральной нервной системой на уровне нейрон за нейроном, пока он не станет точно таким же психическим состоянием, как сознательный человек в этих условиях. Является ли это равноценным нравственным благом условиям, в которых они действительно здоровы, влюблены и т. д.? Если мы сделаем всех счастливыми с помощью наркотиков, гипноза или прямой электронной стимуляции их центров удовольствия, достигнем ли мы нравственного совершенства? Если нет, то ясно, что наше определение «благополучия» — это не просто функция сознательных ментальных состояний. А если нет, то что это?

3. Не существует простого способа суммировать показатели благополучия разных людей.

Большие проблемы морали, если констатировать очевидное, возникают из-за того, что интересы разных людей вступают в конфликт. Даже если бы мы каким-то образом полностью пришли к соглашению о том, что представляет собой благополучие отдельного человека, или, точнее, даже если бы мы каким-то образом «объективно измерили» благополучие, что бы это ни значило, в целом это было бы так. что никакая достижимая конфигурация мира не обеспечивает абсолютного счастья для всех. Людям, как правило, приходится чем-то жертвовать ради блага других, платя налоги, если не чем иным.

Итак, как нам решить, как сбалансировать благополучие одного человека с благополучием другого? Чтобы сделать это с научной точки зрения, мы должны быть в состоянии понять такие утверждения, как «благополучие этого человека ровно в 0,762 раза выше благополучия этого человека». Что это должно значить? Измеряем ли мы благополучие по линейной шкале или по логарифмической? Складываем ли мы просто благосостояние каждого человека в отдельности или берем среднее? И это будет среднее арифметическое или среднее геометрическое? Означает ли большее количество людей с одинаковым благополучием большее общее благополучие? Кто считается физическим лицом? Эмбрионы? Что насчет дельфинов? Роботы с искусственным интеллектом?

Эти вопросы могут показаться глупыми, но они необходимы, если мы должны серьезно относиться к морали как к науке. Простые вопросы морали просты, по крайней мере, среди групп людей, исходящих из схожих моральных принципов, но важны именно сложные вопросы.

Это не вопрос принципа или практики; эти вопросы не имеют единственного правильного ответа, даже в принципе. Если нет принципиального способа точно рассчитать, каким благополучием должен пожертвовать один человек ради большего благосостояния сообщества, то то, что вы делаете, не является наукой. И если вы придумаете алгоритм, а я придумаю немного другой, какой эксперимент мы собираемся провести, чтобы решить, какая из наших совокупных функций благополучия правильно описывает мир? Это реальный вопрос для попыток основать мораль на науке, но он совершенно риторический; таких экспериментов нет.

Это мои личные причины думать, что вы не можете вывести должен из есть. Проницательный читатель заметит, что на самом деле это одна и та же причина снова и снова — невозможно ответить на моральные вопросы, проводя эксперименты, даже в принципе.

Теперь об отказе от ответственности. Они особенно необходимы, потому что я подозреваю, что нет никакой практической разницы между тем, как люди по обе стороны этого спора на самом деле думают о морали. Все разногласия касаются глубоких философских оснований. В самом деле, как я сказал в своем первом посте, вся эта дискуссия несколько утомительна, поскольку мы могли бы вести интересную и плодотворную дискуссию о том, как научные методы могут помочь нам в наших моральных суждениях, если бы нас не отвлекали ошибочные попытка нашел  моральных суждений о науке. Это тонкое различие, но это тонкая игра.

Во-первых: Было бы замечательно, если бы это было правдой. Я не против того, чтобы основывать мораль на науке как вопрос личных предпочтений. Я имею в виду, насколько это было бы здорово? Открытие совершенно новой области научных исследований, направленных на то, чтобы сделать мир лучше: я буду только за это. Конечно, это одна из причин особенно скептически относиться к этой идее; мы всегда должны подвергать те заявления, которые мы хотим быть верными, самым высоким стандартам проверки. В данном случае я думаю, что это далеко не так.

Во-вторых: наука будет играть решающую роль в понимании морали. Реальность такова, что многие из нас делают  разделяют общие представления о том, что представляет собой благо и как его достичь. Мысль о том, что нам нужно хорошенько подумать о том, что это значит и, в частности, как это связано с чрезвычайно многообещающей областью нейронауки, абсолютно верна. Но это роль, а не основа. Те из нас, кто отрицает, что можно вывести «должен» из «есть», не являются антинаукой, мы просто хотим серьезно относиться к науке и не искажать ее определение до неузнаваемости.

Третье: нравственность все еще возможна. Некоторым мотивом для попытки обосновать мораль наукой, по-видимому, является старая утка о моральном релятивизме: «Если моральные суждения необъективны, вы не можете осуждать Гитлера или Талибан!»

Как ни странно, это что-то вроде пережитка донаучного мировоззрения, когда религия обычно использовалась как основа морали. Идея состоит в том, что морального суждения просто не существует, если оно каким-то образом не основано на чем-то . но там , либо в естественном мире, либо в сверхъестественном мире. Но это просто неправильно. В реальном мире у нас есть моральные чувства, и мы пытаемся их осмыслить. Они не могут быть «истинными» или «ложными» в том смысле, в каком научные теории истинны или ложны, но они у нас есть.

Если есть кто-то, кто их не разделяет (а есть!), мы не сможем убедить их в том, что они не правы, проведя эксперимент. Но мы можем поговорить с ними и попытаться найти точки соприкосновения и консенсуса и действовать соответственно. Моральный релятивизм не подразумевает моральный квиетизм. И даже если бы это было так, это не повлияло бы на то, было ли это правдой.

И, наконец: указание на то, что люди расходятся во мнениях относительно морали, не равносильно тому факту, что некоторые люди являются радикальными эпистемологическими скептиками, не согласными с обычной наукой. Это смешение уровней описания. Это правда, что инструменты науки не могут быть использованы, чтобы изменить мнение убежденного солипсиста, который считает себя мозгом в бочке, которым манипулирует злой демон; однако те из нас, кто принимает предпосылки эмпирической науки, способны добиться прогресса. Но здесь нас интересуют только люди, согласившиеся поверить во все эпистемологические допущения науки, основанной на реальности.0009 еще не согласны с моралью. Это проблема. Если бы проект вывода должного из есть был бы реалистичен, разногласия по поводу морали были бы в точности аналогичны разногласиям по поводу состояния Вселенной четырнадцать миллиардов лет назад. Были бы вещи, которые мы могли бы вообразить наблюдаемыми во Вселенной, которые позволили бы нам решить, какая позиция была правильной. Но что касается морали, то их нет.

Все эти дебаты покажутся многим людям чрезвычайно скучными, тем более, что конечная прагматическая разница, похоже, полностью заключается во внутренних оправданиях моральных позиций, которые они в конечном итоге защищают, а не в том, чем эти позиции являются на самом деле. Надеюсь, эти люди не дочитали до этого места. Для остальных из нас это чрезвычайно важный вопрос; оправдания важны! Но, по крайней мере, мы можем согласиться с тем, что дискуссия стоит того. И обязательно продолжится.

Эта статья впервые появилась на Cosmic Variance

Влияние моральных ценностей на продвижение науки — опыт и проблемы науки и этики

Хассан Зохур

Наука рассматривается как отрасль знаний или исследований имеет дело с совокупностью фактов или истин, систематизированных и показывающих действие общих законов. Его также можно определить как включающее систематические знания о физическом или материальном мире; систематизированные знания в целом; знание фактов и принципов; и знания, полученные систематическим изучением.

В этике науки ни во что не следует верить с большей убежденностью, чем того требуют доказательства. Сама этика имеет дело с ценностями, относящимися к человеческому поведению, в отношении правильности и неправильности определенных действий, а также хороших и плохих мотивов и целей таких действий. Хотя правильность включает в себя правильность или точность, уместность или пригодность, она также подразумевает моральную честность, которая требует здравости и приверженности моральным принципам и характеру. Точно так же добро может быть описано как состояние или качество хорошего, доброжелательного чувства, доброты, щедрости, превосходства качества, добродетели и морального совершенства.

Развитие науки наряду с ростом нравственных ценностей необходимо для развития человека. Этика требует сообщать достоверные результаты, а не утаивать соответствующую информацию. То есть от ученых ожидают честности. Еще одним этическим требованием со стороны ученых является надлежащее обращение с живыми субъектами, как людьми, так и животными. Это требует механизмов проверки и уравновешивания, чтобы гарантировать, что здоровье и безопасность таких субъектов не будут подвергаться опасности ни в исследовательских лабораториях, ни в их естественной среде. Жажда славы или признания, эгоизм, жадность, предрассудки, снобизм, расизм и политические соображения часто приводили к безнравственности в области науки.

Результаты исследований показывают, что если наука принимает во внимание этические ценности, то жизни людей и других существ не угрожают разрушительные агенты, такие как атомные бомбы и химическое оружие. Должны быть приняты меры, чтобы избежать использования науки против людей. Этого можно достичь путем популяризации моральных ценностей ученых.

Большое количество ученых служило человечеству главным образом благодаря своей вере в этические ценности. Такие ученые спасли жизни бесчисленному количеству людей, животных и растений. Они разработали оригинальные методы защиты окружающей среды. Напротив, некоторые научные открытия привели к уничтожению миллионов людей и животных, а также окружающей среды. Наука может быть продуктивной или контрпродуктивной. Следовательно, все страны должны разработать соответствующие кодексы и механизмы контроля, чтобы направить научную деятельность на их этический путь.

Научные достижения отражают достоинство человека и его уникальную роль в мире. В далеком прошлом время от времени происходили критические научные открытия, оказавшие глубокое влияние на развитие человеческих обществ. Сейчас такие открытия делаются чаще. За последние несколько десятилетий люди добились больших успехов в понимании физической реальности, чем за всю предыдущую историю Земли. Очевидно, что развитие науки никогда не прекращается. Замечательно учитывать нынешние знания человека о строительных блоках физической реальности. Хотя почти все горы и реки названы, океанское дно нанесено на карту до самых глубоких впадин, а атмосфера вскрыта и подвергнута химическому анализу, нам не следует думать, что мир полностью исследован.

Несмотря на то, что было обнаружено и идентифицировано около 1,4 миллиона видов организмов, общее число живых организмов на Земле оценивается где-то между 10 и 100 миллионами. ¹ Никто не может с уверенностью сказать, какая из этих цифр ближе. Хотя ученые дали тысячам видов научные названия, менее десяти процентов изучено на более глубоком уровне, чем общая анатомия. Революция в молекулярной биологии и медицине была совершена еще меньшей долей открытий. Появление новых технологий и щедрое финансирование медицинских исследований помогли биологам провести глубокие исследования на узком участке фронта. Настало время задуматься об изучении биоразнообразия, поскольку виды исчезают со все возрастающей скоростью в результате деятельности человека. По оценкам, к 2020 году одна пятая или более видов растений и животных могут исчезнуть или быть обречены на раннее вымирание, если не будут предприняты более эффективные усилия для их спасения.

НАУКА И ЦЕННОСТИ

Большинство ученых считают, что одной из основных характеристик науки является то, что она имеет дело с фактами, а не с ценностями. Наука объективна, а ценности нет. Некоторые ученые считают себя работающими в привилегированной области определенных знаний. Подобные взгляды на науку тесно связаны и в публичной сфере с авторитетом ученых. Однако в последнее время некоторые ученые бросили вызов понятию науки как свободной от ценностей и тем самым подняли вопрос об авторитете науки и ее методов.

Однако неправильно считать науку бесценной или объективной. На практике наука включает в себя культурные ценности. Ценности, в свою очередь, могут быть объективными, когда они основаны на общепринятых принципах. Ученые сильно ненавидят мошенничество, ошибки и лженауку, в то время как они ценят надежность, проверяемость, точность, точность, общность и простоту концепций. Занятие наукой как деятельностью само по себе является неявным подтверждением ценности развития знаний о материальном мире. Всякий раз, когда наука финансируется государством, ценность научного знания вполне может рассматриваться в контексте ценности других социальных проектов.

Среди ценных вещей, которые способствуют конечной цели знания, есть методы оценки заявлений о знании. К ним относятся контролируемое наблюдение, подтверждение прогнозов, повторяемость и статистический анализ. Такие значения обычно выводятся из нашего исследовательского опыта. Люди склонны обесценивать результаты любого препарата, который не основан на экспериментальном дизайне. Сегодня методы оценки и институциональные формы необходимы для обучения науке как процессу. ²

К сожалению, в науке не всегда соблюдаются социальные ценности или исследовательская этика, но они остаются важными. В идеале наука — это «есть», а этика — «должно». Тем не менее, несоответствие между идеалом и реальностью просто создает проблемы для создания способа достижения этих ценных целей с помощью системы сдержек и противовесов. Кодексы для рассмотрения предложений об исследованиях на людях, для мониторинга использования и ухода за лабораторными животными или для расследования и наказания за мошенничество представляют собой усилия по защите более широких социальных ценностей в науке. Темы и использование результатов исследований и методов или практики науки также являются областью этических интересов и социальных ценностей. В исследованиях оружия, в исследованиях лучших сельскохозяйственных методов, направленных на облегчение голода, или в недорогих формах использования солнечной или ветровой энергии в бедных сельских районах исследователи являются этическими агентами, ответственными за последствия своих действий.

Люди выражают ценности своей культуры и жизни, когда занимаются научной деятельностью. Вот почему в странах, где женщины или меньшинства, например, в значительной степени исключены из профессиональной деятельности, они, как правило, исключены и из науки. Там, где они участвовали в науке, их часто не упоминали в более поздних историях. Также хорошо известен тот факт, что выводы науки во многих случаях были сильно предвзятыми, отражая ценности ее практиков. Например, представления конца девятнадцатого века об эволюции человека, разработанные европейцами, утверждали, что черепа и осанка европейских рас были более развиты, чем у «негров». ³

Ученые должны интегрировать научные ценности с другими этическими и социальными ценностями. Очевидно, что наука может помочь выявить непредвиденные последствия или причинно-следственные связи там, где важны этические ценности или принципы. Кроме того, люди нуждаются в надежных знаниях для принятия обоснованных решений. Ученые могут сформулировать, где, как и в какой степени существует риск. Но для оценки приемлемости риска требуются другие значения. Таким образом, сообщение о характере риска неспециалистам, участвующим в принятии решений, может стать важным элементом науки. ⁴

Там, где ожидается, что ученые или группы технических экспертов решат проблему приемлемости риска, науке придается значение, выходящее за рамки ее должного объема. Однако научные знания и новые технологии могут породить новые этические или социальные проблемы, основанные на ранее существовавших ценностях. Наука может создавать новые ситуации, требующие от нас применения старых ценностей совершенно новыми способами. Показательным примером является осознание того, что научные исследования параллельны новым опасениям по поводу этики и ценностей в решениях объединить инициативу по геному человека с финансированием исследований гуманистических последствий проекта. Таким образом, наука и техника могут создавать новые проблемы, связанные с ценностями, которые они не могут решить. Тем не менее, эти последствия являются частью полного рассмотрения науки и ее контекста в обществе.

ВЫВОДЫ

Существуют определенные моральные ценности, такие как забота о людях, сочувствие и доброта, которые важны для определения приоритетов исследований в науке и определения целей науки. Необходимо включить эти гуманитарные ценности в сферу науки и техники, сохраняя при этом и укрепляя неотъемлемые ценности науки. В стремлении к научно-техническому развитию нельзя пренебрегать этическими ценностями. Гуманитарные ценности морального воспитания могут дополнять внутренние ценности науки, такие как объективность, рациональность, практичность, честность и точность. Проблема этики и морали волнует все человечество. В то время как человечество может согласиться с общими моральными принципами, содержащимися в религиях и нравственном воспитании, могут возникнуть разногласия, когда мы имеем дело с конкретными вопросами и проблемами, из-за различий в структурах наших моральных систем, а также в приоритетах и ​​конкретных потребностях наших соответствующих культур.

БЛАГОДАРНОСТИ

Я хотел бы выразить особую благодарность г-ну Махмуду Алимохаммади, который внес свой вклад в разработку содержания и стиля этой статьи.

Сноски

1

Уилсон, Эдвард О. «Построение этики». Журнал Defenders , весна 1993 г.

2

Ценности и этика и учебная программа по науке и технике: Справочник . Организация Объединенных Наций по вопросам образования, науки и культуры, Главное региональное отделение в Азии и Тихоокеанском регионе, Бангкок: 1991.

3

Гулд С.Дж. Неправильное измерение человека. В.В. Нортон, Нью-Йорк: 1981.

4

Пересечение границы , Диалог между цивилизациями. Объединенная национальная конференция. Школа международных отношений, Университет Сетон Холл, Саут-Ориндж, Нью-Джерси: 2001.

Моральный вызов современной науки

Только для подписчиков

Войти
или Подпишитесь сейчас на аудио версию

Несколько лет назад в ходе длинной речи о политике в области здравоохранения президент Джордж Буш-младший упомянул о задачах, стоящих перед обществом, которое все больше расширяет возможности науки. Он сформулировал свое предупреждение в следующих словах:

Силы науки морально нейтральны — их так же легко использовать для плохих целей, как и для хороших. В восторге от открытий мы никогда не должны забывать, что человечество определяется не только интеллектом, но и совестью. Даже самые благородные цели не оправдывают всех средств.

В разумной формулировке президента моральный вызов, который бросает нам современная наука, заключается в том, что наши научные инструменты просто дают нам грубую силу, и мы должны определить правильные способы использования этой силы и запретить неправильные. .

Представление о том, что наука морально нейтральна, также широко распространено среди ученых. Действительно, многие ученые носят свой нейтралитет как почетный знак, представляя себя бескорыстными служителями истины, которые просто снабжают общество фактами и инструментами. Они оставляют другим решать, как их использовать. «Наука может установить только то, что есть, но не то, что должно быть, — сказал Альберт Эйнштейн, — и за пределами ее области оценочные суждения всех видов остаются необходимыми».

Это предложение на первый взгляд кажется вполне разумным. Вселенная в своем мягком безразличии такова, какая она есть, независимо от того, что мы считаем правильным, и, похоже, она не выбирает чью-либо сторону в моральных спорах. Наука использует знания о мире природы, чтобы информировать нас или расширять наши возможности, но то, что мы будем делать с этими знаниями и силой, остается за нами.

Наиболее распространенная современная критика науки на моральных основаниях, кроме того, на самом деле является критикой некоторых видов использования технологии и, таким образом, склонна поддерживать этот взгляд на науку как на нейтральный инструмент. Наш век технологий научил нас с осторожностью относиться к опасностям некоторых применений науки как инструментов манипуляции, деградации или разрушения. Любой житель Запада узнает образ взбесившегося монстра доктора Франкенштейна, и все мы также привыкли к призраку ядерного грибовидного облака, ужасу биологической или химической атаки и зловонию промышленного загрязнения. Мы узнали на собственном горьком опыте, что Дедал, механик, может быть опасным персонажем. Мы также знаем, что полезные в других отношениях технологии могут поднять тревожные этические вопросы, и что в ближайшие годы они станут еще более неприятными, поскольку биология все больше становится наукой о производстве, как до этого физика и химия.

Это было ясно с самого начала. Еще Фрэнсис Бэкон, отец современного научного проекта, прямо сказал, что «механические искусства имеют двойственное применение, служащее как для причинения вреда, так и для лечения».

Но Бэкон ответил на свое (и президента Буша) беспокойство в терминах, которые все еще достаточны в качестве ответа на представление о том, что моральная нейтральность технологии делает ее опасной. «Если унижение искусств и наук до целей нечестия, роскоши и тому подобного станет поводом для возражения, — писал Бэкон, — пусть это никого не тронет, ибо то же самое можно сказать и обо всех земных благах; ума, мужества, силы, красоты, богатства, самого света и всего остального». Все может быть обращено во зло в руках злых людей. Это не самый существенный нравственный вызов, который ставит перед нами современная наука.

Нравственный вызов современной науки выходит далеко за рамки двусмысленности новых технологий, потому что современная наука — это гораздо больше, чем просто источник технологий, а ученые — это гораздо больше, чем просто исследователи и создатели инструментов. Современная наука — это великое человеческое начинание, поистине величайшее в современную эпоху. В его работе задействованы лучшие и умнейшие люди во всех уголках земного шара, и его способы мышления и рассуждения стали доминировать в том, как человечество понимает себя и свое место.

Таким образом, мы должны судить о современной науке не только по ее материальным продуктам, но и, что важнее, по ее намерениям и ее влиянию на образ мышления человечества. В обоих этих отношениях наука далека от морально нейтральной.

Идеализм науки

Современный научный проект не задумывался и не рождался как морально нейтральный поиск фактов. Напротив, возникшая в семнадцатом веке из-за разочарования в бесплодной философии европейских университетов, современная наука была глубоко нравственным предприятием, направленным на улучшение условий человеческого рода, облегчение страданий, укрепление здоровья и обогащение жизни.

Фрэнсис Бэкон утверждал, что поиск знаний, движимый исключительно «естественным любопытством и пытливым аппетитом», был бы ошибочным и неадекватным, и что истинной целью подлинной науки должно быть «слава Творца и облегчение состояния человека». ». Человек нуждается в облегчении, полагал Бэкон, потому что природа угнетает его на каждом шагу, и с помощью своей науки Бэкон стремился овладеть природой и тем самым облегчить страдания и дать человечеству возможность действовать с большей свободой.

Рене Декарт, стоящий плечом к плечу с Бэконом среди отцов науки, имел в виду столь же нравственную цель. Его математическая наука, как он сообщает нам в «Рассуждении о методе », направлена ​​не на нейтральное знание или создание легкомысленных механических игрушек, а главным образом на «сохранение здоровья, которое, без сомнения, является первичным благом и основой всех других благ». блага этой жизни».

Эта фундаментальная нравственная цель всегда двигала научными проектами, и особенно теми науками, о которых говорил президент Буш в своем предупреждении: биологией и медициной. Эта нравственная цель может быть менее очевидной в случае некоторых других наук, но она не менее значительна. Современная наука обычно ищет знания по какой-то причине, и это моральная причина, и в целом хорошая.

Сегодня современная наука по-прежнему руководствуется нравственными целями, выдвинутыми ее основателями, и часто сами заявления о ее нейтральности свидетельствуют об этом. Рассмотрим один недавний пример. В широко разрекламированной оценке научных и медицинских аспектов клонирования человека, опубликованной в январе 2002 г., Национальная академия наук заявила, что исследует только научные и медицинские аспекты затронутых вопросов, в то время как, как говорится в отчете, «уступает другим». по фундаментальным моральным, этическим, религиозным и социальным вопросам». Это довольно обычный пример заявления о том, что мы предлагаем только нейтральные факты на суд других. Но исследование завершается рекомендацией запретить клонирование человека для рождения живорожденного ребенка, поскольку оно опасно и может нанести вред вовлеченным лицам. Это, как следует из отчета, является не моральным, а фактическим выводом.

На самом деле, однако, это вывод, который принимает как должное моральные императивы научного проекта и даже не считает их моральными предположениями. В конце концов, почему тот факт, что процедура опасна, означает, что ее нельзя практиковать? Разве ответ на этот вопрос не зависит по своей сути от морального аргумента? Почему, если не по моральным соображениям, мы заботимся о безопасности людей и пациентов? В таком случае, почему, если не из моральных соображений, мы желаем исцелять больных и утешать страждущих? Мы все знаем почему, и исследователи и врачи, занимающиеся поиском знаний в области биологии и медицины, тоже знают почему. Можно себе представить, что многие из них выбрали свое занятие в значительной степени именно потому, что видели в науке способ помочь другим, и они были правы.

Наука, и опять же я говорю в основном, но не только о биомедицинских науках, движима глубокой нравственной целью. Эта цель сама по себе не возникает из научного исследования, но она во всех отношениях направляет, формирует и направляет научное предприятие. Представляя себя морально нейтральной, наука не продает себя.

Многие из нас, тем не менее, считают науку нейтральной, потому что она не соответствует профилю морального предприятия, как его понимают в наше время. Проще говоря, наука не выражает себя в моральных декларациях. Он нейтрален именно в том смысле, в каком нейтральность считается хорошей вещью в свободном либеральном обществе: наука не говорит нам, что делать. Он руководствуется потребностями и желаниями людей, а не предположениями о добре и зле. Наше стремление к здоровью, комфорту и силе неоспоримо, и наука стремится служить этому желанию. Им движет моральный императив, чтобы сделать доступными для нас определенные способности, но оно не навязывает нам кодекс поведения. Поэтому он может претендовать на нейтральность в вопросе о том, как должны жить мужчины и женщины.

Но проект масштаба современного научного предприятия не может не повлиять на то, как мы рассуждаем об этом фундаментальном моральном вопросе. В конце концов, современная наука включает в себя прежде всего способ мышления. Он основан на новом способе понимания мира и представления его человеческому уму в форме, которую разум может понять. Принуждая мир к такой форме, наука неизбежно должна исключить некоторые его элементы, которые не помогают работе научного метода, и среди них есть много элементов, которые мы могли бы счесть морально значимыми.

Наука заставляет себя принимать во внимание только имеющиеся перед ней поддающиеся количественному измерению факты и, используя эти факты, формирует картину мира, которую мы можем использовать для понимания и преодоления определенных естественных препятствий. Чем эффективнее это делает научный образ мышления, тем успешнее и полнее он убеждает нас в том, что это все, что нужно сделать. Таким образом, сила и успех научного мышления формируют наше мышление в целом.

Только когда мы поймем современную науку в первую очередь как интеллектуальную силу, мы сможем начать понимать ее значение для моральной и социальной мысли. Научное мировоззрение оказывает глубокое и сильное влияние на то, что мы понимаем как подлинную цель, предмет и метод морали и политики.

Первичное благо

Написав первые главы истории современной науки, Декарт уже понял суть дела. Решив, как мы видели, что его новая наука должна быть направлена ​​на улучшение здоровья, печально известный сомнительный Декарт был ужасно смелым, описывая здоровье как «без сомнения первичное благо и основу всех других благ в этой жизни».

Безусловно, заявление о том, что здоровье является первичным благом, имеет последствия, далеко выходящие за рамки повестки дня ученого. Понимание любым обществом основополагающего блага обязательно формирует его политику, его социальные институты и его чувство моральной цели и направления. То, как вы живете, во многом зависит от того, к чему вы стремитесь.

И здоровье — необычный кандидат на роль «основного блага». Это, безусловно, жизненно важное благо — без здоровья мало чем можно наслаждаться. Но формулировка Декарта и мировоззрение современной науки рассматривает здоровье не только как основу, но и как главную цель; не только как начало, но и как конец. Облегчение и сохранение — от болезней и боли, от страданий и нужды — становятся определяющими целями человеческой деятельности и, следовательно, человеческих обществ.

Это современная позиция в той же степени, что и научная позиция. В античном представлении, изложенном Аристотелем, политические сообщества были необходимы для реализации человеческой природы, для поиска справедливости посредством разума и речи. Конечной целью человека была добродетельная жизнь, и политика была необходимым компонентом в обнадеживающем и возвышенном стремлении к этой цели. Но Макиавелли начал современный период в политической мысли, стремясь ниже. Он утверждал, что люди собираются вместе, потому что сообщества и государства «более выгодны для жизни и их легче защищать». Цели, которые мотивируют большинство людей, — это безопасность и власть, и мужчин и женщин лучше всего понимают не по тому, к чему они стремятся, а по тому, против чего они борются. Его последователи согласились. Для Томаса Гоббса избавление от постоянной угрозы смерти было главной целью политики, а в некотором смысле и самой жизни. Джон Локк, чуть менее болезненный, видел в государстве защитника прав и арбитра в спорах, стремящегося избежать насилия и защитить жизнь.

Таким образом, это понижение целей, по-видимому, является результатом как политических, так и научных идей. Но не случайно Гоббс и Локк были не только великими философами современной политики, но и великими энтузиастами новой науки, точно так же, как Аристотель был не только великим античным философом, но и выдающимся научным умом греческого мира.

Аристотель видел в природе хранилище примеров каждого живого существа в процессе становления тем, чем оно должно быть. Эта телеология естественным образом определяла его антропологию и его политическое мышление: он понимал человечество с точки зрения тех высот, к которым мы, казалось, приближались. Современные же люди видели в природе грубого и беспощадного угнетателя, всегда отягощающего слабых и везде убивающего невинных. Этот мрачный взгляд на жизнь вдохновлял их в первую очередь стремиться к освобождению от тирании природы. Таким образом, свобода, другое слово для облегчения, стала целью политики, а сила и здоровье стали целями великого научного предприятия. Отвергая телеологию как в науке, так и в политике, они понимали людей, думая о том, откуда они произошли — из воображаемого природного состояния или, в конечном счете, из исторического горнила эволюции, — а не куда они направляются.

Предотвращение худшего, а не достижение лучшего, является великой целью современности, даже если мы проделали очень хорошую работу по позолоте нашего уныния всевозможными украшениями, чтобы не стать пресыщенными и испорченными образом жизни, направленным в первую очередь для избежания смерти. Мы позолотили его, прежде всего, языком прогресса и надежды, тогда как на самом деле ни один человеческий образ жизни никогда не был более глубоко мотивирован страхом, чем наш современный, основанный на науке образ жизни. Однако наш единственный ответ на страх — не мужество, а techne , поэтому наш страх не истощает нас, а побуждает к действию, особенно к научным открытиям и техническому прогрессу.

Это современное отношение доходит до крайности, когда забывает о себе, принимая необходимость за благородство и путая избегание худшего со стремлением к лучшему. С самого начала современное мировоззрение породило своеобразные утопизмы разных мастей, все основанные на мечте о преодолении природы и жизни, наконец, свободной от необходимости и страха, способной удовлетворить все наши потребности и наши прихоти, и способный, в особенности, жить неопределенно долго в добром здравии. Эта разновидность утопизма обычно начинается с мягкого либертарианства, хотя иногда заканчивается политическим экстремизмом, если не гильотиной.

Но в его гораздо более распространенных и гораздо менее чрезмерных формах есть много вещей, которыми можно восхищаться в этой своеобразной реакции на холодный суровый мир, и на самом деле нам очень хорошо послужил этот пугающий и ниспровергающий взгляд на природу и человека. Избегание худшего во многих отношениях является справедливой и сострадательной целью, потому что общество, наиболее фундаментально ориентированное на высокие и благородные идеалы, неизбежно оставляет бесчисленное количество людей позади, чтобы столкнуться именно с худшим, что может предложить человеческая жизнь. Современные общества, эгалитарные и демократические, стремящиеся в первую очередь к облегчению, мирятся с гораздо меньшими страданиями, чем их предшественники, и гораздо лучше проявляют подлинное сострадание и сочувствие. А современная жизнь, прежде всего благодаря современной науке, положила конец большому количеству боли и страданий и тем самым сделала возможным большое человеческое счастье.

Сделав это, мы убедили себя, что борьба с болью и страданием сама по себе является высшим призванием человечества или, по крайней мере, главной целью общества. Моральные последствия такого превосходства здоровья и облегчения весьма глубоки, хотя и не всегда очевидны. Общество, стремящееся к здоровью, не обязательно является обществом, пренебрегающим другими добродетелями. Наоборот, жажда облегчения боли, как правило, поощряет милосердие и сочувствие, а также усиливает стремление к равенству, справедливости и сочувствию. Современные общества однозначно защищают основное достоинство и неотъемлемые права личности, а также свободу человека. Стремление к здоровью не обязательно побуждает к более высоким и благородным стремлениям, но и не обязательно противоречит им. Таким образом, современная жизнь, сформированная воззрениями современной науки, вообще может сосуществовать с добродетельной жизнью, сформированной старыми, «донаучными» идеями и устремлениями.

Но в наше время, больше, чем в какой-либо другой современный период, мы стали видеть более мрачные нравственные последствия превосходства здоровья. Стремление к здоровью не обязательно противоречит другим добродетелям и обязанностям, но в тех случаях, когда оно противоречит им, оно стремится их преодолеть. И поэтому, когда стремление к здоровью с помощью науки и медицины вступает в противоречие даже с самыми глубокими обязательствами современной жизни — равенством, правами, самоуправлением или защитой слабых, — наука и медицина обычно побеждают.

Этот конфликт между первичными товарами проявляется в наших современных дебатах о биотехнологии — будь то исследования эмбриональных стволовых клеток, генетический скрининг эмбрионов, эксперименты с лекарствами в развивающихся странах и многие другие. Почти любое оскорбление человеческого достоинства или зарождающейся жизни можно простить, если оно служит цели развития медицины или облегчения физических страданий. Нам очень трудно описать что-то более высокое, чем здоровье, или более важное, чем облегчение страданий, поэтому, когда за облегчение приходится платить, даже ценой лелеемых принципов или самоочевидных истин, мы слишком часто расплачиваемся.

Более того, если здоровье и власть над природой являются высшими человеческими благами, то, несомненно, наука (в отличие от политики) должна быть главным инструментом нашей реализации. Наука в гораздо большей степени, чем политика, прямо направлена ​​на продвижение этих благ, и в той мере, в какой политики пытаются управлять наукой, они могут помешать достижению этой великой цели. По этой причине издавна существует склонность считать науку чем-то недосягаемым для политики — склонность, поощряемая отцами современной науки и прочно укоренившаяся в нашем политическом мышлении. Эта склонность является, возможно, самой фундаментальной угрозой для самоуправления в наше время и одним из самых глубоких моральных вызовов, поставленных современным научным проектом.

Наука и самоуправление

Конечно, у политики есть разные способы влиять на науку. Искажать или скрывать нежелательные факты, то есть манипулировать результатами научных исследований в политических целях, безусловно, является нелегитимной тактикой. Но управлять практикой научных методов, которые угрожают нарушить важные моральные границы, не только законно, но и в некоторых случаях необходимо. В конце концов, наука — это не просто наблюдение. Большая часть науки — это действие, и некоторые из этих действий (особенно когда воздействуют на людей) могут угрожать реальным вредом. Политика существует для того, чтобы управлять действиями, и поэтому временами она должна управлять наукой. Это не всегда спорный момент. Никто не утверждает, что защита людей от нарушений их прав в научных исследованиях, например, незаконна. Мы спорим, скорее, о том, когда они уместны и в какой степени. Поскольку такие правила обычно существуют для обеспечения безопасности, они не считаются политическими или моральными ограничениями науки, но, конечно, это именно то, чем они являются, и их всеобщее признание доказывает, что управление наукой является законным и необходимый.

Но когда предлагаемые ограничения основаны на чем-то другом, кроме безопасности или здоровья, то есть на чем-то другом, чем та же самая цель, которой служит сама наука, они быстро становятся спорными. И даже многие ограничения, основанные на более широком понимании защиты жизни, имеют тенденцию решительно отвергаться, если они действительно ограничивают улучшение здоровья. Таким образом, превосходство здоровья не только определяет цели научного предприятия, но и ограничивает способность политики действовать на благо других важных благ. Если вопрос состоит в том, преобладает ли прогресс науки или авторитет либерально-демократического самоуправления, то проницательному игроку будет мудро сделать ставку на науку.

Защита научной свободы в этих случаях обычно принимает форму защиты свободного исследования, и слишком часто игнорируется различие между простым наблюдением и действием. Наука, как служанка высшего блага, считается выше политики и описывается ее защитниками как агент истины, а не действия. Таким образом, любой предмет, о котором говорит или действует наука, становится недоступным для политиков, информированных другими видами анализа: моральными предпосылками, традициями, религиозными или личными взглядами, как если бы любой вопрос государственной политики с любым научным измерением следует понимать только как предмет чистой науки.

Элеонора Холмс Нортон, делегат округа Колумбия в Палате представителей США, высказала эту точку зрения на недавнем слушании по поводу использования препарата для аборта RU-486. Заметив, что Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов заявило, что препарат безопасен для женщин, Нортон заявила, что этот вывод должен положить конец дебатам, и она с сожалением отметила абсолютную политизацию одной области, которую американцы всегда избегали политики, и что является самой наукой. Будь то Скьяво, или креационизм, переименованный в «Разумный замысел», или исследования стволовых клеток, или, да поможет нам Бог, само глобальное потепление, вокруг этого Конгресса витают мнения, которые, по сути, приходят к выводам по этим вопросам огромного научного значения, основываясь на своих личных убеждениях.

Как только наука заговорила, предполагает Нортон, больше не остается места для «личных убеждений», основанных на ненаучных источниках, таких как философия, история, религия или мораль, для руководства политикой. «Это безопасно?» это единственный моральный вопрос, на который может попытаться ответить только наука; и пока это безопасно, все другие моральные соображения, все другие основания для управления наукой считаются незаконными. Научное суждение, в котором здоровье является и главной целью, и единственно мыслимым пределом, является окончательным голосом авторитета.

Точно так же, как превосходство здоровья бросает вызов основному либеральному принципу равенства в дебатах о биотехнологии (с эмбриональной жизнью, например, рассматривающейся как инструмент, который служит будущему здоровью других), так и этот возвышенный взгляд на авторитет науки как главный толкователь истины бросает серьезный вызов основному либеральному принципу самоуправления. Это делегитимирует другие источники мудрости о том, что хорошо, а что нет.

Две великие силы наращивали свою мощь с семнадцатого века: общественное мнение и научное знание. В идеальном мире наши научные знания о природе могли бы формировать мнение простого человека, в то время как ценности граждан могли бы управлять досягаемостью науки. Но не нужно быть циником, чтобы понять, что конфликт между этими двумя великими силами неизбежен. В принципе, самоуправление позволяет людям оставлять за собой право высказывать свое мнение по своему усмотрению и, таким образом, отвечать на последние заявления науки вопросом «ну и что?» и принимать решения, основанные на тех «личных убеждениях», которые дел Холмс Нортон так насмешливо отвергает. Государственная политика может и должна определяться всевозможными влияниями. Но в наше время по очень многим вопросам никто не может говорить с тем авторитетом, которым обладает наука. Представитель Тед Стрикленд, демократ из Огайо, высказался от имени многих, когда в ходе дебатов в Палате представителей о клонировании человека в 2001 году он сказал, что, когда дело доходит до вопросов, касающихся науки, «мы не должны позволять теологии, философии или политике вмешиваться в решение, которое мы принимаем». Даже политика не может вмешиваться в политику, когда речь идет о науке.

Наша моральная забывчивость

Отчасти предполагаемое превосходство научного авторитета коренится в том факте, что наука строит свое понимание кумулятивно, так что сегодня она всегда знает больше, чем знала вчера. Строго говоря, это не то, как работает религия, а в большинстве случаев даже не то, как работает философия. Наука по своей природе прогрессивна, и это дает нам ощущение, что все другие средства понимания должны стремиться догнать ее. Недалеко от каждой новой разработки в области биотехнологии стоит благонамеренный выкручиватель рук, произносящий слишком знакомое клише о том, что «наука движется так быстро, что этика просто не успевает».

Но это глубокое недоразумение. Этическая основа, необходимая нам для решения проблем (и максимально эффективного использования возможностей) науки и технологий, не обязательно должна разрабатываться в свете последней статьи в научном журнале. Его ключевые компоненты были доступны нам в течение очень долгого времени. Они обсуждались среди священников в храме Соломона три тысячи лет назад, обсуждались на рынках Афин в пятом веке до нашей эры, проповедовались галилейским плотником всем, кто хотел слушать, и они были и продолжают совершенствоваться, оттачиваться. и с тех пор применяется некоторыми из величайших умов западной цивилизации. Наша проблема не в том, что нам не хватает этических принципов, а в том, что мы забываем о них.

Современная наука и технология усугубляют и усугубляют эту забывчивость, убирая некоторые из тех вещей, которые время от времени заставляют нас помнить — ребенка, чей потенциал является для нас большим сюрпризом, ограничения, которые должно накладывать уважение к другим. наше тщеславие, истины и уроки, которые мы можем усвоить, только состарившись — и приучив нас к образу мышления и обучения, который, кажется, всегда знает сегодня больше, чем знал вчера. Справедливо очарованные возможностями и достижениями дальновидной науки, мы часто слепы к возможности прогресса через память и склонны верить, что можем подняться над пределами и ограничениями, о необходимости которых всегда пытается напомнить нам прошлое. Эта забывчивость рискует привести к тому, что мы будем знать гораздо меньше, чем знали вчера, даже о науке.

В конце концов, наука — это человеческая деятельность, даже если она обращена к миру природы. И наша цивилизация обладает глубоким и готовым источником знаний о том, как понимать и управлять человеческой деятельностью. Самый надежный способ понять роль науки в нашем обществе и самая надежная основа для управления наукой, когда это необходимо, — это прибегнуть к такому знанию человеческой природы и человеческих дел, которое само по себе не является научным.

Научное знание, конечно же, должно информировать нас о том, какое значение для человека имеет то, чем занимается наука — нам нужно знать, что такое, например, человеческий эмбрион с научной точки зрения, чтобы знать, как относиться к нему с человеческой точки зрения. Но наука не решает вопроса. Оно определяет решение, но именно другая великая сила современности, общественное мнение, само основанное на широком спектре мудрости, задает курс общества. Некоторые общественные защитники науки понимают это, посвящая огромную энергию и ресурсы тому, чтобы склонить общественность на свою сторону добра, как мы видели в публичной кампании по исследованию эмбриональных стволовых клеток. Проще говоря, этот взгляд на благо состоит в том, что неограниченная научная свобода и щедрое государственное финансирование научных исследований дадут людям то, чего они хотят больше всего: лекарства от недугов природы.

Но у публики, при всей ее жажде лечения, есть и другие потребности. И хотя общественность почитает науку, она не может обращаться только к науке за советом о том, чего желать и как жить. Он также должен опираться на массив ненаучной мудрости, которую, возможно, лучше всего понимать как традицию . Традиция тоже кумулятивна, но не в том простом смысле, в каком научное знание строится само на себе. Традиция является результатом бесчисленных веков проб и ошибок в человеческих делах, но она глубоко сформирована тем простым фактом, что люди всегда начинают с одного и того же места, рождаются беспомощными и невинными, и всегда должны быть сформированы и воспитаны, чтобы подняться оттуда. . Таким образом, традиция не может надеяться просто строить на самой себе, потому что она должна формировать каждое поколение из одних и тех же грубых зачатков, независимо от того, насколько хорошо были сформированы его родители. Наши институты традиции — культурные, гражданские, религиозные и моральные — поэтому всегда заняты сизифовой задачей воспитания и, таким образом, всегда в каком-то смысле делают то же самое, что и всегда. Они учатся у тех, кто делал то же самое в прошлом, но они никогда не свободны просто двигаться дальше и делать что-то другое, если только они не откажутся от задачи рождения детей в этом мире и, таким образом, не откажутся от будущего во имя прогресса. — парадоксальный недальновидный футуризм, способный продержаться только одно поколение.

В этом смысле наши ключевые социальные институты по своей сути консервативны, и поэтому они должны оставаться. Стабильность и преемственность, которые вряд ли имеют большое значение в научном знании, необходимы для культурной жизнеспособности любого общества.

Это не значит, что мы не узнаем ничего нового о том, как мы должны жить, — что наша традиция не развивается и не растет. Это, безусловно, так и всегда должно быть, но это не может быть простым и кумулятивным способом. Новые вещи, которые мы изучаем в философии, этике и религии, не заменяют старые вещи, которые мы давно знаем. Современная астрономия просто доказала, что теория Аристотеля о природе Солнечной системы была ошибочной. Современная философия никогда не сможет показать ничего подобного в отношении того, что теоретизировал Аристотель о наилучшем образе жизни.

Все это просто говорит о том, что существует более одного законного способа обрести понимание. Наши средства понимания человечества и управления им принципиально отличаются от наших средств понимания и освоения природы. Чтобы понять природу, требуются постоянно растущие знания. Чтобы понять человека, нужна мудрость веков. Эта мудрость по мере ее формирования может быть дополнена научным знанием, но никогда не может быть заменена им. Наука является чрезвычайно эффективным и мощным средством получения знаний о природе, а знание природы очень важно. Но люди и человеческие общества — это нечто большее, чем просто объекты природы, и поэтому другие вещи тоже имеют значение.

Наука, мораль, религия и философия — это не просто разные способы ответов на одни и те же вопросы, которые можно сравнивать друг с другом на основе их ответов. Это, скорее, разные способы ответа на разные вопросы. Современная наука, отвечая на критические вопросы о мире природы, дала нам здоровье, комфорт, богатство и власть, о которых в прежние века и не мечтали. Эти огромные достижения, по понятным причинам, заставили нас сконцентрироваться на тех вопросах, на которые наука может ответить, и, таким образом, в некоторой степени упустить из виду те, на которые она не может ответить. В этом смысле моральный вызов современной науки является следствием способности науки определять вопросы, которые мы задаем, и средства, которые мы ищем для ответа на них, иногда сглаживая или искажая то, что мы делаем и как мы живем.

Если мы сможем посадить человека на Луну…

Таким образом, своим успехом и впечатляющей силой научное мышление убеждает нас в том, что это путь к единственному знанию, которое стоит знать. Мы совершенно справедливо впечатлены эффективностью научных методов применительно к природе, и поэтому импульс применить те же способы мышления к ненаучным вопросам почти непреодолим. Если мы можем добиться такого замечательного прогресса в нашем освоении природы с помощью науки, почему бы нам не добиться такого же прогресса в нашем освоении социальных, политических и моральных вопросов с помощью науки? Кажется, что наука предлагает более продвинутый способ мышления, чем старые подходы ко всем нашим трудностям.

Так казалось с самого начала. Ранние сторонники науки совершенно открыто утверждали, что научное мышление должно и должно вытеснить другие способы мышления. В своем «Очерке исторической картины прогресса человеческого разума» 1794 г. , , маркиз де Кондорсе отмечает, что «единственным основанием веры в естественные науки является идея о том, что общие законы, управляющие явлениями вселенной, известны или неизвестны, необходимы и постоянны. Почему этот принцип должен быть менее верным для развития интеллектуальных и моральных способностей человека, чем для других явлений природы?»

Полвека спустя Огюст Конт, отец современной социологии, утверждал, что «общее положение наук о политике и морали сегодня в точности аналогично положению астрологии по отношению к астрономии, алхимии по отношению к химии и панацея по отношению к медицине». Он надеялся, что со временем мораль продвинется по пути к более научным методам. Предлагая пример нового и впечатляюще эффективного способа мышления, современная наука заменит другие способы мышления, включая традиционные моральные рассуждения.

Ранние критики науки также отмечали эту возможность, хотя, конечно, с меньшим энтузиазмом. Жан-Жак Руссо в своем «Рассуждении об искусствах и науках », написанном в 1750 г., утверждал, что само множество объектов, на которые новое учение обратило свое внимание, имеет тенденцию полностью исключать из рассмотрения те вопросы (например, мораль), к которым обращаются. само не применилось. Монтень предвидел это задолго до этого и высказался со своей обычной лаконичностью: «Чем больше люди трудятся, чтобы набить память, тем больше они оставляют совесть и разум необработанными и пустыми».

Эти мыслители, писавшие в начале современной эпохи, понимали силу идей, формирующих наши умы, и действительно хорошо знали, что наука может доминировать над мыслями людей, исключая другие способы мышления.

В наше время мы, возможно, менее склонны признавать науку набором идей, стремящихся к универсальности именно потому, что научная деятельность оказалась столь успешной. Но авторитет, который мы уступаем науке, как служителю здоровья и как хозяину знания, ослабляет нашу верность этим другим источникам мудрости, столь важным для нашего самопонимания и самоуправления. Эти другие источники служат для обоснования наших моральных суждений, в то время как наука избегает или сглаживает моральные вопросы, поскольку она не может ответить на них и редко должна их задавать. Таким образом, мы могли бы охарактеризовать современное господство научного мировоззрения не как морально нейтральное, а как моральное.0009 нейтрализует , вытесняя наши средства морального мышления и источники морального авторитета. При всей своей мощи наука рискует оставить нас морально и метафизически бессильными.

Наука и этика

Это представляет предупреждение президента Буша в несколько ином свете. По мере того как способность науки переделывать мир природы продолжает расширяться, сама наука или, по крайней мере, наша уступка ее авторитету лишает нас возможности решить, как лучше всего использовать наше новое мастерство. Проблема не в том, что наши изобретения могут быть использованы как для добрых, так и для злых целей, а в том, что мы, обитатели века науки, рискуем перестать различать добрые и злые цели. Нравственные императивы, в том числе особенно те глубокие моральные императивы, которые лежат в основе научной деятельности, затуманиваются в тот момент, когда научная деятельность начинает самым непосредственным образом сосредотачивать свое внимание на самом человеке-животном.

Это делает науку менее способной решить, как ей следует применить свою власть, и делает общество менее способным должным образом управлять научным проектом. Наука с самого начала стремилась не только знать, но и делать. Вопрос: Что делать? Не прибегая к информированному моральному суждению, ответ, который раньше был «делать добро», постепенно становится «делать то, что можно сделать». Таким образом, средства науки смешиваются с ее целями, прогресс исследования становится самоцелью, и мы переходим от императива искать возможность делать то, что, как мы знаем, хорошо, к представлению о том, что все, что у нас есть, сила делать хорошо. «У нас есть кирпичи, так давайте построим башню», — говорим мы друг другу в век науки. У нас есть «запасные» эмбрионы, так что давайте делать стволовые клетки.

Это никогда не было хорошим аргументом в пользу строительства башни, и это не является адекватным оправданием для уничтожения человеческих эмбрионов для получения стволовых клеток. Но сопротивляться всегда было трудно. По мере того, как наука получает возможность не только проникать в небо, но и проникать в человеческий геном и источники самой жизни, мы больше, чем когда-либо, нуждаемся в тех самых моральных силах, которые ослабли благодаря успехам науки.

Все это, однако, не означает, что наука аморальна. Как раз наоборот, и это важно помнить. Проблема, с которой мы сталкиваемся, так неприятна и сложна именно потому, что наука может сделать так много добра и на каждом шагу желает, стремится и пытается сделать так много добра. Наша задача состоит в том, чтобы сохранить науку верной своей изначальной моральной цели, не позволяя ее подходу к миру ослеплять нас в отношении морального смысла и суждений. Для этого мы должны прийти к пониманию науки как морального стремления, человеческого проекта с четкими этическими целями. Только если мы будем рассматривать науку в таких терминах и если сами ученые тоже, мы можем приступить к трудной задаче оценки моральных благ, поставленных на карту, и спросить, является ли добро, которое может сделать наука, в каждом случае «первичным благом и фундаментом». всех других благ этой жизни», как уверенно утверждает Декарт. Будет много случаев, когда это будет считаться именно таковым, но будут и случаи, когда научная свобода и даже научный прогресс должны быть заменены высшими нравственными благами.

Это, в глубочайшем смысле, является моральным вызовом, который бросает нам современная наука: продвигать великое моральное благо, избавляя человека от наследственности, не забывая при этом о других, и, возможно, более важных, моральных благах. Это вызов нашему пониманию того, что важнее всего, нашей приверженности равенству и самоуправлению, нашей оценке обязательно различных источников мудрости и авторитета и нашему пониманию правильных вопросов, которые нужно задавать.

Настоящая проблема заключается не в инструментах, которые дает нам наука, а в отношении, которое она формирует в нас. Проблема не в том, что технологии могут быть использованы как во благо, так и во зло, а в том, что людям в век технологий может быть очень трудно понять разницу между ними. Нравственный вызов современной науки, как и любой подлинный моральный вызов, опасен для душ людей; и опасность, с которой мы сталкиваемся в век науки, исходит не от наших инструментов или машин, а от наших собственных предположений и установок. Когда мы ссылаемся на «О дивный новый мир» как на сокращение для бесчеловечной технологической антиутопии, которая угрожает нашему будущему, если мы не примем этот вызов, мы должны обязательно помнить полное шекспировское восклицание, из которого Олдос Хаксли взял название своего романа: «О дивный новый мир, в котором есть такие люди!» Нас должна беспокоить не просто эпоха современной науки, но и изменившиеся в ней люди.

Сэм Харрис ошибается в отношении науки и морали

Брайан Эрп ( Подпишитесь на Брайана в Твиттере, нажав здесь . )

Я только что закончил буклет «Нового атеиста» Сэма Харриса — о лжи — и планирую написать об этом в ближайшие дни. Но я хочу откопать более старую книгу Харриса, «Моральный ландшафт », чтобы выразить свое до сих пор невыраженное недоумение по поводу (стареющего) «смелого нового» заявления Харриса, представленного в этой книге, о том, что наука может «определить человеческие ценности», или «скажите нам, что объективно верно в отношении морали», или «дайте нам ответы о том, что правильно, а что неправильно», и тому подобное.

В своей новой книге (той, что о лжи) Харрис говорит, что, по сути, вы никогда и никогда не должны этого делать — и все же его претензии в Моральном ландшафте на то, что он революционизирует моральную философию, кажется мне верхом нечестности. То, что он на самом деле делает в своей книге, — это просто старые светские моральные рассуждения — как и нерелигиозные философы делают уже очень долгое время — но он утверждает, что использует науку, чтобы отличить правильное от неправильного. То, что Харрис мог быть достаточно наивным, чтобы думать, что он действительно преодолел знаменитую пропасть «есть/должен», кажется маловероятным (Харрис — очень умный писатель и исследователь, и мне нравится многое из того, что он публикует), и поэтому я утверждаю, что он преувеличение* для продажи книг. Позор ему (или его издателю).

*В предыдущей версии этого поста здесь было слово «ложь», но мне сказали, что мой риторический расцвет может быть истолкован как клевета. Я надеюсь, что «преувеличение» достаточно безопасно. Теперь перейдем к моему аргументу:

Начну с того, что такое деление «есть/должно», если вы еще не слышали об этом. Это старая идея, восходящая по крайней мере к Дэвиду Юму, и ее суть в том, что нет никакого способа рассуждать от фактов о том, как устроен мир, к утверждениям о том, каким мир должен быть. Вы не можете получить значения из данных. Я воспользуюсь одним примером для иллюстрации, а затем пойду дальше.

Пример. Это факт, что изнасилование происходит в природе — например, среди шимпанзе; и есть некоторые эволюционные аргументы, объясняющие его существование как у людей, так и у не-людей. Но этот факт ровно ничего не говорит нам о том, нормально ли насиловать людей. Это потому, что «естественный» не означает «правильный» (точно так же, как «неестественный» не обязательно означает неправильный) — действительно, правильный ответ — , а не , и это суждение, которое мы выносим на интерфейсе. моральной философии и здравого смысла: это не результат науки.

Вы поняли. Область науки состоит в том, чтобы описывать природу, а затем объяснять ее описания с точки зрения более глубоких закономерностей или законов. Наука не может сказать нам, как жить. Он не может сказать нам, что правильно, а что нет. Если система мысли утверждает, что делает такие вещи, она не может быть наукой. Если ученый говорит вам, что у него есть некоторые утверждения о том, как вам следует вести себя , они не могут быть научными утверждениями, и лабораторный халат больше не говорит как ученый. Вопросы на тему «Как нам жить?» — хорошо это или плохо — выходят за рамки «объективной» науки. Мы должны разобраться в них сами, беспорядочно.

Теперь: если бы были способом перейти от «есть» к «должно», потребовался бы гениальный философский труд, чтобы изложить его, а книга Харриса не является гениальным философским трудом. Я могу резюмировать его аргументы в нескольких строках:

1. Мораль — это «все о» улучшении благополучия сознательных существ.

2. Факты о благополучии сознательных существ доступны науке.

3. Следовательно, наука может сказать нам, что объективно «морально», то есть она может сказать нам, увеличивает ли что-то или уменьшает благополучие сознательных существ.

Вот в чем проблема. Посылка (1) является философской посылкой. Это не факт науки, это не факт природы (и он не выводится ни из науки, ни из природы): это оценочное суждение. Вы можете подумать, что это хорошая предпосылка; возможно, нет — и даже если вы думаете, что в основном все идет по плану, предстоит проделать большую философскую работу, чтобы объяснить это. (Пример A – как вы определяете благополучие в первую очередь, «научно» или как-то иначе?)

К чему это сводится? учитывая определенную философскую ценность, предпосылку или отправную точку, наука может снабдить нас соответствующими фактами в нашем выборе того, как жить. Хорошо, но что с того? Это как раз то, что наука всегда могла сделать. Это всего лишь светская моральная философия, учитывающая факты.

Но давайте предоставим Харрису его первый ход. Дадим ему его философскую предпосылку. Возможно, он имеет в виду, что наука становится достаточно изощренной, чтобы помочь нам решить определенные точные моральные загадки, которые существуют в течение 9 лет.0010 всеобъемлющую философскую структуру, с которой мы согласились (т. е. некую версию утилитаризма). Возможно, нейробиологи когда-нибудь расскажут нам удивительные вещи о том, как боль обрабатывается в мозгу, и это позволит нам вывести правильный моральный результат в каком-то конкретном случае (опять же, допустимые предпосылки).

Возможно. Но если это то, что хочет сказать Харрис, то примеры, которые он приводит, слабы. Такие как? Как насчет Талибана. Харрис говорит, что согласно науке отношение Талибана к женщине (принуждение к ношению паранджи и т. д.) объективно аморально. Почему? Потому что принудительное ношение паранджи (и т. д.) не способствует благополучию сознательных существ, а именно сознательных существ, вынужденных носить паранджу.

Надеюсь, вы согласитесь, что нам не нужна была наука  , чтобы сказать нам, что такое обращение с женщинами плохо (или, по крайней мере, серьезно проблематично по ряду причин): здравый смысл или, лучше, светская моральная философия , вполне подойдет. И если кто-то не согласен, скажем, талибы, интонация «но наука говорит, что вы ошибаетесь» мало что изменит в их мнении. Что делает Харрис, так это пытается захватить престиж и «объективность» научного предприятия, чтобы заклеймить поведение определенных групп как категорически НЕПРАВИЛЬНОЕ.

В философии, конечно, ведутся большие споры о том, лучше ли одни моральные системы, чем другие, и существуют ли вообще «объективные» моральные факты. Это продолжается уже несколько сотен лет. Утверждая, что утверждает , что все, что нам нужно знать о морали, это то, что утилитаризм верен, и что, кроме того, существуют строгие факты о том, какие виды вещей максимизируют полезность, Харрис ничего не добавляет к спору. Он просто обходит стороной.

Кстати, несколько месяцев назад Сэм Харрис приезжал в Оксфорд, чтобы выступить с докладом о Нравственный ландшафт  назвал: «Кто сказал, что науке нечего сказать о морали?» Это конкретное выступление было организовано Ричардом Докинзом. Чтобы начать вопросы и ответы, Докинз надавил на Харриса всего на , что он сказал, что это было новым. Вот отрывок из этого разговора:

Докинз: Вы столкнулись с классическими проблемами, с которыми долгое время сталкивались философы-моралисты… просто философское мышление — разум — могло бы помочь. Итак, моральная философия — это приложение научных логических рассуждений к моральным проблемам. Но на самом деле вы применяете свои нейробиологические знания, что является новым способом сделать это. Не могли бы вы рассказать мне об этом, потому что я не совсем понимаю, как нейрофизиология проливает свет на эти моральные проблемы.

Харрис: Ну, я вообще-то думаю, что границы между наукой и философией на самом деле не существует… Философия — это утроба наук. В тот момент, когда что-то становится экспериментально доступным, науки отделяются от философии. И в каждую науку встроена философия. Так что в моем сознании нет разделения.

Итак, под «наукой» Харрис, очевидно, подразумевает «философию»… или, по крайней мере, что-то принципиально не отличающееся от философии. Позвольте мне на секунду заглянуть в мою брошюру и подтвердить название его доклада — радикально звучащее название, благодаря которому было продано так много билетов — да, вот оно, это «Кто говорит наука ничего не говорит о морали? Если мы сделаем быстрое обновление, основанное на личном определении науки Харрисом, мы получим… «Кто сказал, что философия ничего не говорит о морали?»

Ответ: никто никогда этого не говорил. Моральная философия плюс факты — это не «наука», сообщающая нам объективные моральные истины.

Я закончу на личной ноте. Я присутствовал на выступлении Харриса в Оксфорде и во время вопросов и ответов подтолкнул его по двум пунктам. Во-первых, как именно его аргумент помог нам преодолеть разделение между тем, что нужно/должно; и, во-вторых, что «наука» может сказать нам о морали, чего мы не знали бы из здравого смысла (или простых светских моральных рассуждений). Наш обмен мнениями можно увидеть на видео ниже, и я сделаю всего один комментарий, прежде чем вы его посмотрите. Обратите внимание на первые четыре слова ответа Харриса на мой вопрос: «В тот момент, когда вы предоставите…». Моя точка зрения заключалась в том, что Харрис хочет, чтобы вы предоставили философскую, а не научную предпосылку; следовательно, его «моральный ландшафт» не имеет научного определения, как он утверждает.

Вот ссылка (простите мою оживленную жестикуляцию).

Подпишитесь на Twitter Брайана, нажав здесь .

 

ДРУГИЕ ХОРОШИЕ КРИТИКИ АРГУМЕНТА ХАРРИСА:

У Саймона Риппона есть критика здесь; У Массимо Пильуччи есть один здесь; У Рассела Блэкфорда есть довольно хороший здесь; и лучший из тех, что я видел, принадлежит Уитли Кауфману в книге «Нейроэтика».

ПОЖАЛУЙСТА, ОБРАТИТЕ ВНИМАНИЕ:

Я внес несколько стилистических правок в этот пост сегодня, 21 января 2015 года, потому что я чувствовал, что более ранняя версия была слишком резкой. Эта версия все еще язвительна, но менее. Дополнительные мои мысли о язвительности в этических спорах см. в статье «Что я узнал (на данный момент) о практической этике», опубликованной в другом месте этого блога.

Почему новый вид (неподвижный) не оправдывает ожиданий

Сейчас мы обращаемся за помощью к науке больше, чем когда-либо. Если есть проблема, которую нужно решить, или разногласие, которое нужно решить, или тайна, которую нужно разгадать, мы привыкли сначала консультироваться с учеными и доверять их опыту. Вряд ли что-либо считается решенным или хотя бы познаваемым, пока оно не получит одобрение ученого.

Но в дополнение к традиционным областям научных исследований и знаний, таким как химия, физика и медицина, многие теперь даже обращаются к науке за руководством по моральным вопросам, и многие ученые и сторонники науки стремятся заявить, что они могут их предоставить. . Может ли наука ответить и на эти вопросы?  мы могли бы задаться вопросом.  Может ли он отличить правильное от неправильного? Может ли оно сказать нам, что имеет ценность и как мы должны жить?

Реклама на TGC

Вслед за книгой Чарльза Дарвина « Происхождение видов » многие считали, что эволюционная наука действительно ответила на моральные вопросы, показав, что объективных моральных фактов не существует. Нравственный нигилизм следовал за теорией Дарвина, как ночь следует за днем. Приняв дарвинизм, немецкий философ Фридрих Ницше провозгласил, что «Бог умер», и призвал человечество перейти «по ту сторону добра и зла» в новую эру — эру Сверхчеловека, в которой традиционные моральные ценности заменяются чистой волей к власти. Это ядовитое учение мотивировало евгенику, аспекты нацизма и задумчивую заброшенность экзистенциализма. По сути, в течение нескольких десятилетий дарвинизм вел к ответам на вопросы морали, отрицая эти вопросы9.0172 имеют ответа.

Нравственность превратилась в пустые сантименты.

Новый взгляд на мораль

Недавние попытки обосновать мораль в науке пытаются установить связь между нашими моральными убеждениями и нашим предполагаемым эволюционным прошлым — по-другому. Это не темный нигилизм столетней давности. Теперь нам говорят, что настоящее наследие эволюции — это доброта, сотрудничество и альтруизм. Этот новый и вездесущий взгляд можно найти в таких изданиях, как Сэм Харрис, Джерри Койн, Ричард Докинз, специальных выпусках PBS Nova, Science Friday NPR и популярных журналах, таких как 9.0009 National Geographic , Time и Newsweek , и это лишь некоторые из них. Такие источники пытаются обосновать моральные факты эволюционными фактами, заключая, что эволюция заменила Бога как автора морального закона.

Этот новый вид создан специально для более мягкого набора ценностей. Сейчас часто можно услышать, что эволюция не выбирала агрессивное, насильственное, своекорыстное поведение; вместо этого он предпочитал сотрудничество, альтруизм и сострадание. Благодаря нежности, а не грубости, мы достигли того, что имеем сегодня. По фантастическому совпадению то, что является естественным согласно этому новому взгляду, оказывается совершенно совместимым с прогрессивными, коммунитарными ценностями нашего века.

По фантастическому стечению обстоятельств то, что является естественным в соответствии с этим новым взглядом, оказывается совершенно совместимым с прогрессивными, коммунитарными ценностями нашего века.

Вооруженные этими аргументами, многие утверждают, что наука действительно может ответить на моральные вопросы, информируя нас об условиях и причинах человеческого благополучия. Тактика состоит в том, чтобы переформулировать моральные вопросы как вопросы о том, что способствует человеческому процветанию, а затем сказать, что наука обладает уникальной квалификацией для ответа на эти вопросы.

Чем больше прогрессирует наука, тем больше информации она будет собирать о том, что заставляет нас быть счастливыми, здоровыми и удовлетворенными, и, следовательно, тем лучше она будет продолжать обеспечивать моральное руководство. Моральные вопросы понимаются как поиски наиболее успешных способов способствовать нашему процветанию. Таким образом, для решения любой данной моральной головоломки следует найти путь, который максимизирует здоровье и благополучие человека, как это определено наукой.

Альтруизм — наше истинное эволюционное наследие, и наука подсказывает нам, как достичь наших благих целей.

Информация, а не мудрость

Этот подход вызывает ряд опасений, но сначала посмотрите, что он делает правильно. В какой-то степени верно, что наука может дать полезную информацию о ряде факторов, имеющих отношение к принятию моральных решений. Это может помочь нам понять, как люди склонны вести себя и думать, и какие личные и экологические факторы лучше всего подходят для эмоционального и психического здоровья. Существует новых открытий психологов и ученых-когнитивистов о том, как развиваются и меняются моральные убеждения. Они многое узнали о роли родителей, педагогов, сверстников и других факторах в формировании этических убеждений. Экономические модели стали более сложными и включают в свои расчеты результаты психологии и социальных наук. Кроме того, мы многое узнали о человеческом теле и о том, как сохранить здоровье людей, избавить их от болезней и дискомфорта и продлить их жизнь.

Несомненно, этому способствовал научный прогресс. Но в каждом из этих случаев не предлагается ничего, кроме условных императивов: если вы хотите предотвратить сердечные заболевания, то снизить уровень холестерина; или , если вы хотите избежать рака, , затем ограничьте воздействие токсинов. Но это всего лишь гипотетические утверждения. Что они делают , а не , так это говорят всем, как они должны жить, независимо от того, чего они хотят. Они также не говорят нам, что мы должны ценить или как мы должны расставлять приоритеты в отношении конкурирующих обязательств.

Другими словами, наука может дать нам информацию, но не мудрость. В условиях кризиса COVID-19 мы продолжаем слышать: «Послушайте ученых! Пусть наука скажет нам, что делать!» Но это может сработать только в том случае, если мы все сначала согласимся с этими мета-вопросами относительно того, что ценить больше всего и как ранжировать и сбалансировать все проблемы, соперничающие за приоритет. Как только цели согласованы, наука иногда может предоставить информацию о том, как их достичь, но она никогда не может сказать нам, какими должны быть цели в первую очередь.

Наука может дать нам информацию, но не мудрость.

Чтобы обеспечить то, что требуется для морали, нам нужны руководящие принципы, которые не зависят от наших желаний и обстоятельств. Нам нужно что-то, что говорит нам, что мы должны делать независимо от того, как мы себя чувствуем. В конце концов, человек, который всегда делает все, что ему вздумается, не образец морали, а угроза обществу. Аргумент состоит в том, что эволюция склонила нас к альтруизму, потому что он более полезен для выживания; поэтому мы должны жить бескорыстно и любить наших ближних, как самих себя. Новая точка зрения состоит в том, что наука дает нам все необходимое, чтобы обосновать утверждение о том, что любовь и доброта — это хорошо, а эгоизм и насилие — это плохо. Эти черты способствовали успеху нашего вида, так что они хороши.

Центральная проблема

Но это пробел ошеломляющей величины. Те, кто поддерживает этот аргумент, хотят сказать, что мы должны выбрать альтруизм, потому что он лучше способствует нашему процветанию как вида, но это не отвечает на действительно главный вопрос: Почему я должен заботиться о чьем-либо процветании, а тем более о процветании какой-то абстракции? как «вид»? Почему меня должно волновать чужое благополучие, если оно не имеет прямого отношения к моему собственному?

Разве мы не обнаруживаем вместе с нашими более добрыми и мягкими наклонностями также и жадные, эгоцентричные и предосудительные желания? Если оказалось, что я могу способствовать своему благополучию эгоистичным и порочным поведением, почему бы и нет? Легко представить себе группу моральных монстров, побеждающих своих соперников за ограниченные ресурсы и побеждающих в эволюционной игре — игре, в которой побеждает тот, кто передает свой генетический материал. Разве их эгоистичное, яростное пренебрежение к слабым не было бы хорошим и правильным, поскольку оно способствовало их успеху единственным способом, который заботит эволюцию? Итак, опять же, зачем предпочитать альтруизм эгоизму, когда или могут достичь единственной цели эволюции: генетической репликации?

Зачем выбирать альтруизм вместо эгоизма, когда или могут достичь единственной цели эволюции: генетической репликации?

Хорошо заметьте, что ответ не может быть: потому что такое эгоистичное поведение просто неправильно . Когда единственным возможным оправданием наших моральных императивов является то, что они способствуют выживанию группы, мы снова оказываемся в кошмаре экзистенциалистов — в мире без Бога все становится дозволенным. Не осталось ничего, что могло бы обосновать всеобщее обязательство заботиться о благополучии других.

Моральная заповедь против слабого предложения

Это мощное и апологетически полезное заключение, поскольку оно показывает, что Евангелие может дать то, чего наука никогда не может дать.