Биологических наук совсем немного да или нет: о пути в науку, систематике и внедрении высокотехнологичных методов оценки биоразнообразия |

Содержание

о пути в науку, систематике и внедрении высокотехнологичных методов оценки биоразнообразия

— Максим, добрый день! И первый вопрос: почему биология? Как вы вообще этим заинтересовались?

— Я обычно на такие вопросы отвечаю, что это судьба (смеется). Меня всегда это увлекало, сколько себя помню, поэтому у меня как-то даже вопроса не стояло, почему.

— Ну, может быть, вы в школе что-то такое узнали и подумали: «О, здорово!». Я вот однажды, например, нашла энциклопедию в канаве по, кстати, тоже биологии, про растения, и меня это увлекло на следующие 10 лет. Может быть, у вас был тоже какой-то яркий эпизод?

— Все началось с энциклопедии: сначала это была большая советская энциклопедия, 2-е издание, та, которая еще сталинская-хрущевская. В ней было много всякой информации, картинок, может быть, интерес пошел оттуда, но сейчас ретроспективно об этом сложно сказать.

— А в школе какая у вас оценка по биологии была?

— У меня всегда была «пятерка», поскольку мне всегда это было интересно, и проблем с ней никогда не было.

— Учительница вас как-то выделяла?

— Да, мне повезло с учителем. У меня была очень хорошая учительница биологии, закончила тогда еще Ленинградский Государственный Университет, и она всегда поддерживала меня, всегда, действительно, выделяла. Правда ей хотелось, чтобы из меня получился какой-нибудь генетик или вот что-то такое более возвышенное. Но вышло то, что вышло. А так — да. Ну, благо, в школе я фактически не имел дела ни с какими станциями юннатов и прочее, поскольку потом я с ними связался и понял, что там мой интерес к биологии скорее всего отбили бы занятия с какими-то посадками и кроликами. Поэтому я фактически сам все это делал и сам до всего доходил.

— Почему вы пошли в систематику вдруг?

— Мне всегда нравилась сама идея классификации организмов, возможность разложить все многообразие по полочкам. Дать каждой твари, что называется, имя. Видимо, это связано со складом ума, потому что систематика — это, в значительной степени, не только научная профессия, но и призвание. Какая-то именно умственная способность к рациональному взгляду на мир, где все четко, однозначно, все имеет свои названия — это такой наш идеал. Который еще не достигнут, кстати, хотя вот уже более 2000 лет люди к нему идут. И фактически, систематика — это, как я считаю, еще и немножко эзотерическая наука, потому что для того, чтобы ей заниматься, нужна, действительно, особая склонность.

— Какое место систематика занимает по отношению к другим наукам о жизни?

— Сейчас систематика — это все-таки часть более общей научной программы, которую мы условно называем «описание биологического разнообразия». Туда входит и часть эволюции, экологии, биогеографии. С одной стороны, это, безусловно, одна из самых фундаментальных биологических наук, потому что любое биологическое исследование всегда начинается с идентификации организма. Пусть даже это самая всем известная муха дрозофила, Drosophila melanogaster, пусть это белая мышь, пусть это какой-нибудь круглый червь, Caenorhabditis elegans. Но все эти организмы носят научное латинское название, все они занимают какое-то место в общей таксономической картине мира, и поэтому всегда начинается с определения того, что это за организм, какому виду он принадлежит.

С другой стороны, так сложилось, что очень часто сейчас систематика воспринимается как наука архаическая, устаревшая. Как наука, которая находится глубоко в тени той же самой молекулярной генетики, биотехнологии. А для многих биологов, особенно для начинающих, систематика вообще воспринимается как какой-то пережиток, потому что в некоторых своих чертах она так и не изменилась за последние несколько веков. Поэтому, к сожалению, современная литература по систематике полна жалоб на то, что систематику недооценивают, что она получает гораздо меньше финансирование. Причем это глобальный такой тренд, совершенно не только российский.

Поэтому с одной стороны, систематика — это основа основ, и с другой стороны, как ее назвал один автор, это «Золушка биологии», потому что ее недооценивают, не любят, что вызывает у части систематиков такой своеобразный комплекс неполноценности.

И еще очень важно, что до сих пор систематика — это, наверное, единственная биологическая наука, в которой огромную роль играют непрофессиональные ученые, любители. Это люди, которые могут не иметь даже биологического образования, они могут работать врачами, инженерами. Даже был такой швейцарский систематик насекомых, на весь мир известный специалист — он был сельским почтальоном и в свободное время занимался классификацией, если не ошибаюсь, водных клопов. Со стороны академического сообщества это очень часто воспринимается несколько снисходительно, что, мол, таксономия или систематика — это до сих пор то место, где можно быть непрофессионалом, делать что-то, грубо говоря, у себя на кухне. Здесь тоже такая специфика, которую очень часто воспринимают как признак отсталости, архаичности. Поэтому у нас все довольно сложно.

— Такое отношение к ней, естественно, именно в биологических кругах?

— Да, конечно. В истории систематики произошла очень любопытная метаморфоза. Нынешняя систематика, и ботаническая, зоологическая, начинаются с середины XVIII века, с великого Карла Линнея. Конечно, и до Линнея были систематики, но именно он заложил основы научного классифицирования, которыми мы до сих пор пользуемся. В середине XVIII века Линней был одним из величайших и наиболее известных ученых Европы, его известность сравнима с нынешней известностью Хокинга. Почему? Потому что в те годы к систематике относились гораздо лучше. Линней был вхож в шведскую королевскую семью, его знали по всей Европе, а уже 100 лет спустя, когда появились экспериментальные области биологии, такие как физиология, биология развития, потом, чуть позже, генетика, систематика стала выглядеть вот именно вот этой «Золушкой», которая до сих пор живет какими-то вот первобытными методами, не использует никаких экспериментальных подходов. И уже в эпоху Дарвина начался отток и светлых умов, и кадров, и денег, и рабочих мест из области систематики вот в эти вот новые, продвинутые дисциплины.

И вот в начале XX века систематика полностью потеряла всякий престиж среди биологов. Ее начали игнорировать, считать занятием отживших свое музейных энтомологов. Если вы помните, был такой роман Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан». Там есть замечательный герой, кузен Бенедикт — абсолютно положительная личность, эдакий чудаковатый добрый дядюшка. Так вот, это карикатура на систематику. Кузен Бенедикт не видел ничего, кроме своих насекомых, и Жюль Верн в своем произведении отразил представление массовой культуры о том, что такое систематика. В значительной степени такой образ сохранился и в XX веке. И только на рубеже XX–XXI веков ситуация начала очень сильно меняться.

— Что же произошло?

— Около 100 лет назад началось обсуждение того, что же делать дальше. Выход был найден следующий: дело в том, что и Линней, и многочисленные последователи Линнея классифицировали организмы, я бы так сказал, интуитивно. То есть Линней, если вы откроете его работу, нигде не пишет точно, почему он считает тот вид или другой вид раздельными. Почему? Потому что вся процедура классификации традиционно основывалась на этом персональном, личностном знании, когда человек, много-много работая со своими объектами, начинает понимать, не осознавая этого, каким образом их можно разложить по полочкам. Но делая это, он очень часто даже сам себе не может объяснить, почему он это так делает. У Линнея есть знаменитый афоризм: не признак определяет род, а род определяет признак. Что это значит? Это значит, что сначала систематика раскладывает, в данном случае, растения, на рода, и только потом начинает подыскивать, как их отличить друг от друга.

В эпоху Линнея, опять же, в середине XVIII века все было нормально, но в конце XIX — начале XX века это уже считалось полностью отжившим. Появляется атомная физика, химия, вот эти все экспериментальные области биологии. Резерфорд вообще обронил, что все знания делятся на физику и собирание марок. И вот в начале XX века систематики в России и в других странах начали думать, что же с этим делать, и был найден очень простой выход: давайте будем как физики и применять как можно более точные методы познания, широко использовать математику, экспериментальные подходы. И вот этот тренд, в начале XX века только начал осознаваться, в течение всего дальнейшего развития систематики он только усиливался.

В конце XX века мы подошли к тому, что называется молекулярной эволюцией в систематике. Произошло следующее: с помощью открытия молекулярной генетики ученые получили возможность использовать для классификации не только морфологические признаки, но и в первую очередь генетические. То есть появилась возможность расшифровывать первичную нуклеотидную последовательность ДНК и сравнивать последовательности генов у разных организмов. С помощью статистических методов теперь ученые могли определять объективную количественную степень сходства и различия между видами. То была изгнана всякая интуитивность, достигнут такой «физикалистский» идеал знания, основанного на точности, на повторяемости, на верифицируемости.

Максим Винарский в стенах университета. Источник: Евгений Гурко

— Но можно ли сказать, что систематика — точная наука?

— Она очень хочет быть точной, но честно вам скажу, что до сих пор значительную роль играет вот эта самая, всеми проклятая, интуиция. То есть систематика — это одна из немногих биологических наук, в которой обсуждается вопрос: «А что она такое — искусство или точная наука?». И, видимо (это мое субъективное мнение), все равно она никогда не станет абсолютно точной. Объясню, почему. Самый очевидный пример — это ископаемые. Ведь биологическая систематика занимается не только ныне живущими организмами, она включает в себя и все вымершие, а с вымершими у нас возникает большая проблема, потому что в подавляющем большинстве случаев генетическая информация недоступна. И это полбеды, доступно только то, что сохраняется в ископаемой летописи, то есть твердые ткани: кости, зубы, раковины, ну, иногда отпечатки. А все остальное просто уходит. Поэтому палеонтолог-систематик все равно будет основываться на каких-то интерпретациях более или менее достоверных. Это тот пласт систематики, в котором, к сожалению, точности, которой мы бы все желали, до сих пор не удалось достичь, и, видимо, никогда не удастся.

— Сейчас много говорят об эпохе шестого массового вымирания. Сможет ли систематика стать эдаким супергероем, который всех спасет, или какую роль она будет играть?

— Давайте сначала про вымирание. Всего палеонтологи насчитали в истории Земли пять массовых вымираний, из которых самое мощное было на рубеже пермского и триасового периодов, когда по разным подсчетам вымерло 90 процентов видов. Но когда мы вот эти все красивые цифры обсуждаем, надо понимать, что это происходило несколько миллионов лет, то есть там никакого Апокалипсиса не было, как часто в научпопе изображают. Виды вымирали постепенно, и вот это шестое вымирание, о котором сейчас так много говорят, оно отличается одной особенностью — темпами. То, что мы наблюдали в прошлом в течение миллионов лет, происходит сейчас за сотни лет, то есть интенсивность вымирания (хотя, конечно о 90-процентном исчезновении пока, к счастью, речь не идет), на несколько порядков выше, чем в геологическом прошлом. Естественно, чтобы это остановить, необходимо понимать, а кого, где и как мы должны спасать, условно говоря. А без первичной информации это невозможно сделать. Поэтому систематика здесь выполняет фундаментальную роль, она занимается в данном случае описанием биологического разнообразия.

Если не выполнить эти условия — не описать, не назвать, не классифицировать — будет непонятно, кому, что и где охранять. Если вы откроете любую Красную книгу, там все очерки животных начинаются с таксономического положения. Чтобы не быть голословным, есть замечательная история о жирафах. Всех учили, что жираф — это один вид в Африке. А потом выяснилось, что один вид — это четыре вида жирафа, которые даже не скрещиваются между собой. Когда генетики обнаружили это, сначала был скандал, традиционные систематики восстали. Но потом были найдены морфологические и другие признаки, и это важно, поскольку жираф жирафу рознь, оказывается, и соответственно, для целей сохранения биоразнообразия крупных копытных Африки, нам без систематики не обойтись.

Но одно дело жирафы, носороги, гориллы. Это животные, которые в нашем деле называются харизматическими видами — они всем известны, все знают, что они исчезают и что их надо охранять, в них вкладываются огромные деньги. Но при этом все забывают, что 95 процентов животных — беспозвоночные, которых никто не видит и не слышит.

Есть очень серьезные опасения, что большая часть видов, которые сейчас вымирают, вообще не описаны специалистами. Это называется «молчаливое вымирание». Когда мы считаем интенсивность вымирания сегодня и сравниваем это с прочими вымираниями в прошлом, мы забываем о том, что значительная часть видов вообще остается не описанной. Но почему это так? В значительной степени потому, что люди традиционно тянутся к более привлекательным или важным для них объектам. Возьмем, например, паразитов. Очень хорошо описаны паразиты человека, домашних животных, культурных растений, а вот паразиты диких животных практически не известны. Просто потому что ими некому заниматься — нет достаточного количества специалистов, которые потратят свою жизнь на описание, допустим, нематод, паразитирующих в каких-нибудь там тропических лягушках. Поэтому можно сказать, что темпы шестого вымирания даже занижены, просто потому что мы не учитываем огромное количество неописанных видов.

— Можно ли тогда говорить о том, что мы в принципе представляем, сколько видов живых организмов на Земле?

— Для этого существуют статистические методы, методы экстраполяции, когда, используя данные о постепенном описании видов в той или иной группе, можно сделать прогноз о том, сколько осталось еще открыть. Естественно, это тоже оценка, и она имеет вероятность, но, как и любой практический научный прогноз, он имеет более-менее достоверные сценарии. Систематика дает знание, которое носит характер постоянного уточнения. Есть вещи, которые, я думаю, не поменяются никогда — допустим, то, что человек — это член отряда приматов, а приматы — это часть млекопитающих, и таких случаев достаточно много. Другое дело, что есть группы животных, о которых информации до сих пор недостаточно, и вокруг них очень много споров. Но это же нормально, ведь появляются новые технологии.

— Если говорить о современности, то какие яркие события происходили в вашей области, за последние 10 лет?

— Пожалуй, самым главным событием стало как раз широкое внедрение продвинутых технологий для разрешения традиционных таксономические задач. Это и молекулярные методы, и методы компьютерного анализа изображений, и перспективы использования искусственного интеллекта. Недавно я получил письмо от своего коллеги из Германии, он в огромном восторге и надеется, что как только будут разработаны методы искусственного интеллекта, все встанет на свои места и задача описания фауны будет решена. Я, честно говоря, скептически к этому отношусь, поскольку я знаю историю систематики. Любой научный метод — это все-таки инструмент, его результаты интерпретируются людьми. Даже если мы будем использовать самые продвинутые методы искусственного интеллекта, все равно останется какая-то часть для человеческого разума, хотя тенденция, конечно, все идет к тому, что чем больше мы развиваемся, тем больше и больше отдается на откуп компьютерам.

Но все же ценность систематики в том, что в ней не существует никакого деспотического контрольного органа, который бы всех обязывал действовать в строго определенном ключе. То есть если вы имеете доступ к секвенатору нового поколения и можете считывать и сравнивать целые геномы, то с точки зрения систематики ваш вклад ничем не хуже вклада простого любителя, который классифицирует букашек по морфологическим признакам на своей кухне. В нашей науке до сих пор соседствуют и очень традиционный, и очень высокотехнологичный метод. И это, наверное, хорошо. Как говорил Мао Цзэдун: «Пусть расцветают сто цветов!».

— А как вы смотрите на передачу систематики на откуп искусственному интеллекту?

— С одной стороны, я понимаю, что объективно это тренд, от которого мы не уйдем. И кроме того, этот метод, если его нормально разработать, даст какую-то новую информацию, которую надо будет каким-то образом использовать. То есть я не являюсь противником. Меня беспокоит именно то, что я бы назвал дегуманизацией систематики, когда традиционное знание о животных подменяется либо компьютерной программой, либо чисто генетическими упражнениями. Это приводит к тому, что люди утрачивают непосредственное знание о животных, оно сводится к последовательностям ДНК или каким-то математическим моделям. Мне это кажется с философских оснований не совсем правильным: то есть мы утрачиваем единство взглядов на мир, утрачиваем представление о животном как таковом, сводим его к набору каких-то диагностических или псевдо-диагностических признаков. И с гуманистических позиций мне этот тренд не очень нравится, хотя я абсолютно признаю и его необходимость, и даже вполне понимаю почему так происходит. Это опять же часть борьбы систематики за место под солнцем, еще один этап ее превращения в настоящую точную науку.

Беда только в том, что этот тренд может привести к убийству систематики как таковой. Чтобы этого не произошло, она должна стать частью составной частью науки о биоразнообразии в широком смысле. В этом случае, наверное, у нее есть шанс на сохранение.

— Есть ли сегодня открытые вопросы, которые волнуют лично вас?

— Вся деятельность систематика сводится к решению одного большого вопроса: сколько видов на земле, как их классифицировать и как их называть? Каждый из нас работает с очень маленьким кусочком пазла. Представьте себе огромную мозаику, сделанную из отдельных камней, и каждый систематик, наверное, стремится дойти до максимального совершенства, в своей области.

Но мы отлично понимаем, что пройдет 50, даже 25 лет, изменится методология, изменятся взгляды и наша система устареет. То есть систематик — это человек, который, с одной стороны, работает для будущего, но с другой стороны, понимает, что его вклад не перевернет биологическую картину мира. Это знаете, как в Европе средневековый готический собор могли строить 100, 150, 200 лет. И систематик — это каменщик, который работает над фундаментом собора, понимает, что никогда в жизни не увидит, что это за собор будет, как он будет выглядеть, но все равно вносит вклад в общее человеческое знание.

В нашей науке опубликованный труд никогда не устареет. Если вы сделали действительно хорошую работу, она будет существовать ровно столько, сколько существует, если не человечество, по крайней мере задача классификации. Сказанное вами слово, оно не исчезнет, не забудется — даже если мнение было ошибочно, к нему все равно вернутся и будут обсуждать.

Кроме того, если вы описали новый вид, то вы как автор его сохраняете навсегда. Это отчасти и проблема — немножко тщеславное стремление к бессмертию. То есть открыть новый вид, дать ему название, увидеть свое имя в списке таксонов. С одной стороны, это стимул, а с другой стороны, к сожалению, приводит к тому, что систематики описывают виды часто не подумавши, не собрав необходимые доказательства. Это человеческая слабость — и ее, конечно, можно порицать, но, наверное, она простительна. Хотя, конечно, в некоторых случаях это создает серьезные трудности.

— Есть ли у вас любимый «кусочек пазла»?

— Я, начиная со своей дипломной работы, до сих пор в основном занимаюсь одним семейством пресноводных моллюсков — так называемыми прудовиками, которых все в школе изучают — и все никак не могу с ними разобраться. Начинал с описания фауны одного крупного города, сейчас работаем уже на глобальном масштабе, но конца и края этому не видно.

Кроме того, сейчас эти мои улитки стали частью более масштабного проекта, поддержанного грантом Российского научного фонда, который посвящен происхождению и эволюции пресноводной биоты Арктики. Изучение прудовиков позволяет понять процессы, происходившие в прошлом, например, миграцию пресноводных животных через сухопутный мост, существовавший в плейстоцене на месте нынешнего Берингова пролива. Это как раз тот случай, когда результаты работы систематика начинают «работать» в другом контексте, помогая решению задач эволюции, биогеографии, палеоэкологии.

— А почему именно они?

— Получилось так, что просто мне дали их как тему дипломной работы, а потом, когда я начал копать глубже, стало понятно, что там еще очень много что можно сделать. И чем больше закапываешься, тем больше вопросов появляется.

— Может ли случиться так, что однажды мы опишем все виды и систематика как наука «закончится»?

— Теоретически, конец, наверное, возможен. Но если опираться на нынешние оценки биоразнообразия, то я не берусь сказать, когда он наступит. Кроме того, мы с вами уже толковали о том, что каждое новое поколение получает новый научный инструментарий, и соответственно, вся эта работа в значительной степени начинается заново. Поэтому, я думаю, что пока будет существовать человечество, в той или иной степени систематика не закончится. Она может закончиться как область биологии, как накалывание бабочек на иголки, но как задача научная она, я думаю, никуда не денется.

Абсолютно не случайно Чарльз Дарвин назвал свой труд не «Эволюция», а «Происхождение видов», то есть вид — это фундаментальная единица, с которой работают все, а что такое вид, как эти виды различать и называть, знают только систематики. Поэтому вот в этом таком общефилософском смысле, я думаю, что у систематики конца нет, как нет и у астрономии, и ядерной физики, и у прочих наук.

— Как ваша наука будет развиваться в будущем? И с какими сложными вызовами она столкнется?

— Основные вызовы связаны именно с самоидентификацией систематики как науки, которая постоянно вынуждена доказывать свое право на существование. Практикующий систематик всегда чувствует к себе отношение, как к человеку, занимающемуся какой-то второстепенной деятельностью. Сейчас идет очень слабое воспроизводство молодых ученых: мало кто может, хочет посвятить свою жизнь этой не очень благодарной деятельности. Это может только человек, для которого действительно, систематика — это призвание, и уже потом средство сделать какую-то академическую карьеру. Поэтому систематика, она, как высокая поэзия, всегда останется уделом немногих.

Пессимистический сценарий — систематики не существует как отдельной биологической дисциплины, и она становится просто разновидностью филателии, а классификация полностью отдается на откуп искусственному интеллекту. Оптимистический заключается в том, что систематика сохраняется, живет, обновляется, совершенствуется и сохраняет свое заслуженное место среди других научных дисциплин.

А технологии я брать не берусь, потому что еще 20–30 лет назад было совершенно невозможно предсказать то, как мы будем жить сейчас. Вот вам маленький пример: 30 лет назад заниматься систематикой по-настоящему можно было в 5–6 городах мира, где есть хорошие библиотеки. Сейчас же 90 процентов того, что нужно, мы получаем не выходя из дома благодаря онлайн библиотекам. Это фантастический перелом в судьбе систематики. Информация перестала быть уделом избранных. Я думаю, что систематика через 50 лет будет вся кибернетической, и перейдет в онлайн в виде баз данных, которые можно будет пополнять в реальном времени. И любая таксономической информация, даже детальная, будет доступна любому человеку по буквально одному нажатию клавиши. Ну и, разумеется, я думаю, что будут очень развиты такие методы искусственного, ну пусть не классифицирования, но определения объектов. В целом, систематика будет максимально использовать достижения научно-технического прогресса, а какие именно, я не берусь предсказывать. Футурология известна как наука, славящаяся максимальным количеством несбывшихся прогнозов.

— Есть ли у вас какая-то большая мечта?

— Видите ли, когда мы говорим о приходе в науку, то обычно большие мечты — они очень, очень расплывчатые. Но когда человек начинает заниматься исследованиями, он в процессе понимает, что многое надо сделать. Его сознание меняется, он начинает ставить перед собой какие-то новые задачи.

И большой мечты, такой как спасение человечества от чего бы там ни было, у меня не было. Мне просто всегда нравилась систематика и хотелось заниматься ей профессионально, посвящать этому свою жизнь. В общем, у меня это получилось, хотя, конечно, не сразу, не легко — но путь никогда не бывает устлан розами. Пожалуй, моей большой мечтой было как раз принимать участие в этом огромном деле описания биоразнообразия, вносить свой скромный вклад, и чувствовать свою потребность и нужность. И действительно, когда ко мне обращаются из Союза охраны природы или из какого-нибудь заповедника за консультацией, я понимаю, что я, наверное, кому-то нужен, и что мои занятия с улитками — это не только чисто для собственного удовольствия, но и общественно полезная деятельность, которая может быть никем другим не сделана. Ученые такие же люди, мы тоже нуждаемся в комплиментах, признании наших заслуг. И это не только то, сколько раз тебя процитировали, но и то, чувствуешь ли ты себя востребованным как специалист, как эксперт. Пусть в очень маленькой, в очень узкой области, но тем не менее это тоже очень важно и почетно.

Теги

Интервью

Как это — научить биологии?

У каждого биолога своя судьба, и об этом мы уже рассказывали в предыдущих статьях спецпроекта «Биолог на перепутье» и подкастах. Но попробуйте ответить на вопрос: что помогло каждому биологу полюбить биологию, изучить ее и в итоге успешно работать в своей области? Наверняка среди ответов найдутся слова «учитель» и «преподаватель».

Партнер спецпроекта — АНО «Институт развития интернета».

Наш проект — это стимул для получения биологического и другого естественнонаучного образования для подростков и молодых людей. Но кроме развития интереса к науке, он решает важную задачу профориентации молодежи. Показывая последние разработки отечественных ученых, мы демонстрируем перспективные направления для построения научной карьеры. Кроме науки это и биотехнологии, и бизнес, и образование, и работа в госструктурах — профессия биолога или химика не ограничена пыльной лабораторией, а дает самые современные перспективы становления специалиста как в России, так и в других странах, как в науке, так и других отраслях.

К работе над спецпроектом мы привлекли людей, имеющих самый разный опыт образования и работы. Они делятся своими историями и рекомендациями, рассказывают о том, как работает та или иная сфера «изнутри».

Впервые в рамках спецпроекта мы не только публикуем статьи, но и записываем подкаст: два этих формата прекрасно дополняют друг друга.

В предыдущих статьях спецпроекта «Биолог на перепутье» «Биомолекула» рассказала о карьерах биолога в науке, в популяризации и в бизнесе [1–3]. Продолжая тему, поговорим о пути биолога в образовании — ну и о биологическом образовании как таковом!

Поговорили об образовании

Кстати говоря, первый сезон подкаста «Биолог на перепутье» уже целиком в интернете. Четвертый его выпуск посвящен как раз образованию; его гостями стали Павел Купцов (кандидат биологических наук, преподаватель биологии в гимназии 1514), Денис Кузьмин (кандидат биологических наук, директор Физтех-школы биологической и медицинской физики) и Александра Пантелеева (куратор образовательных программ Института биоинформатики). Некоторые их цитаты украсили этот текст.

Преподавание биологии — занятие очень динамичное, интересное и ответственное. Оцените динамику: хотя открытие структуры ДНК Фрэнсисом Криком, Джеймсом Уотсоном и Морисом Уилкинсом произошло менее 70 лет назад, знаменитую двойную спираль можно встретить далеко за пределами школьных учебников. Хотя расшифровать генетический код удалось всего 55 лет назад, задания на биосинтез белка и соответствие аминокислот их кодонам уже вошли в ЕГЭ. Хотя вирус иммунодефицита человека открыли менее 40 лет назад, картинку его строения можно встретить практически в любом учебнике биологии [4]. И уж совсем невиданными темпами развиваются молекулярные технологии. Вспомним хотя бы вакцину «Спутник V» или ПЦР-тесты на COVID-19. И полувека не прошло с момента получения первых вирусных векторов [5], а уж полимеразную цепную реакцию (ПЦР) и вовсе изобрели всего 38 лет назад [6], [7].

Тем поразительнее достижения генной и клеточной терапий, которые сегодня разрабатывают на базе вирусных векторов: «Генная терапия: познакомьтесь с лекарствами будущего», «Время первых: как аденоассоциированные вирусы стали лучшими в доставке генов in vivo», «Лентивирусные векторы: как они стали лучшими векторами для терапии ex vivo» [8–10].

Прогресс в физике и химии тоже велик, но не столь ошеломителен. Если сравнивать именно школьные учебники по этим наукам 50–70 лет назад и сегодня, то кардинальных различий там будет гораздо меньше. К примеру, таблица Менделеева, созданная в 1871 году, в последние десятилетия меняется исключительно за счет добавления новых элементов (последний химический элемент, Теннессин, был открыт в 2010 г. ).

Благодаря феноменальной скорости развития биологии, преподавать и изучать ее (а это неразрывно) очень интересно. Биология окружает нас везде. На ней базируется медицина, а потому она напрямую связана со здоровьем людей, что возлагает на учителей биологии огромную ответственность. И чем быстрее развивается и глубже проникает в повседневную жизнь биология, тем больше обычный человек нуждается в грамотном биологическом образовании (рис. 1).

На мой шовинистский взгляд, биология — это самый главный предмет. Потому что если ты будешь безграмотно писать, самое плохое, что с тобой случится, — это на тебя граммар-наци нападут и тебя публично унизят. А если ты будешь безграмотен в биологии, то твоя жизнь и здоровье, а также жизнь и здоровье твоих друзей и семьи будут в непосредственной опасности. Но при этом у нас биологическая грамотность гораздо ниже чем, допустим, литературная.

Вера Башмакова, главный редактор портала «Биомолекула»

Рисунок 1. Шутка о том, как люди без биологического образования могут неправильно понять научные открытия и оценить их значимость.

иллюстрация Любови Колосовской

Но базовые биологические знания нужны не только каждому человеку, но и миру: ему требуются специалисты — как с фундаментальными знаниями по всем областям биологии, так и сфокусированные на конкретных предметных областях. Широкий кругозор крайне важен, ведь иначе разработки, связанные с медициной и здоровьем людей, могут стать слишком рискованными. Конечно, один человек не может знать всего, а потому в современных лабораториях и компаниях сотрудники обычно имеют разное образование и опыт: биологи, химики, физики, математики, медики и ИТ-специалисты объединяются для достижения лучших результатов. И для того, чтобы все эти специалисты могли общаться на одном языке, нужно, чтобы каждый из них немного разбирался в других областях.

Я считаю, что самое главное в современном мире (биотехе и медицине в частности) — уже недостаточно знать что-то одно. Например, только биологию или только химию. Вот, скажем, ПЦР: это главный метод молекулярной биологии, но проведение этой реакции стало возможным потому, что очередной шаг вперед сделала химия. Мы научились синтезировать олигонуклеотиды и флуоресцентные молекулы, выделять и очищать ферменты… Без достижений физики тоже не обошлось: например, чтобы создать прибор, в котором происходит реакция и который детектирует флуоресцентный сигнал в режиме реального времени. А дальше нужно понимание биологии и медицины, чтобы понять, что нам могут дать новые методы, что нужно изучать, как это поможет решить какие-то медицинские задачи.

Галина Вирясова, к.х.н.,
руководитель группы разработки тестов
в российской биотехнологической
компании и редактор «Биомолекулы»

Итак, перед преподаванием биологии сегодня встают две сложные и слабо пересекающиеся задачи:

Дать всему населению (в школах и непрофильных вузах) базовое биологическое образование, но являющееся не программой биофака «в миниатюре» (начиная с зоологии и ботаники), а скорее делающее акцент на практически важных вещах, завязанных на биологию: чем отличаются бактерии от вирусов и как действуют антибиотики? Как устроен иммунитет и почему работает вакцинация? Какие болезни можно вылечить «простыми» лекарствами, а где потребуется генная терапия? И так далее.
Научить людей, готовых стать профессиональными биологами, всем разделам этой науки, стартуя уже «по порядку» — от ботаники и зоологии — и заканчивая биохимией, эмбриологией и молекулярными науками; а также помогая ориентироваться в смежных дисциплинах.

Решить обе эти задачи в одной программе вряд ли возможно хотя бы потому, что темпы развития биологии опережают темпы развития образования, а для понимания повседневных вещей порой требуются весьма специализированные знания. Да и объяснить понятно, грамотно и коротко то, что целыми семестрами объясняют университетские преподаватели, — тоже задача не из простых. Кто же должен нести эту миссию и проливать свет знаний, где он так необходим? На все школы профессиональных биологов не напасешься, да и не всегда узкий специалист сможет (и захочет) быть хорошим учителем: тут важны не только знания сами по себе, но и широта взгляда, умение грамотно говорить и объяснять так, чтобы это было понятно и интересно всем ученикам и слушателям, а также — горячее стремление делиться знаниями.

Попробуем разобраться, как же удается людям, посвящающим свою жизнь преподаванию биологии, решать стоящие перед ними задачи, и какие еще проблемы перед ними возникают (рис. 2).

Рисунок 2. Специализация юных биологов. Представьте себе стволовые клетки, которым предстоит развиться и дифференцироваться, положив начало разным тканям и органам, — это школьники и молодые студенты. После получения биологического образования молодые биологи дифференцируется в узких специалистов, находящих себя в сфере науки, бизнеса или чего-то еще. А вот биологам, идущим в образование, несмотря на дифференциацию, необходимо поддерживать те самые стволовые клетки в виде школьников и студентов, давая им широкие биологические знания, чтобы те, в свою очередь, имели возможность развиваться в самых разных грамотных специалистов. И только от качества подобных «стволовых клеток» будет зависеть качество развития всех остальных связанных с биологией направлений.

иллюстрация Любови Колосовской

Где найти биологическое знание?

Это на самом деле две проблемы в одной. Одна из них — это источник знаний, а вторая, собственно, — это проводник в мире знаний. И если мы говорим про проводника, то здесь ключевая роль школьного учителя, потому что я бы в жизни не пришел к биологии, если бы мне не попался качественный педагог, который пришел в наш физмат лицей и вывел несколько выпускников до уровня международных олимпиад по биологии. И с этим всегда было трудно, и по-прежнему ситуация более или менее такая. Талантливых педагогов мало, и их «высасывают» столицы. Вопрос со знаниями интереснее, потому что если раньше мы учили Грин, Стаут, Тейлор, „Гены“ Льюина, „Жизнь растений“ и вот это все, то сейчас доступ к информации принципиально другой. Вы можете учиться чему хотите и как хотите, интернет дает доступ к оцифрованным книгам, к другим ресурсам; и здесь, мне кажется, важность учителя уже в супервизии и в проведении — сказать, что true, а что — fake.

Денис Кузьмин, кандидат биологических наук,
директор Физтех-школы биологической и медицинской физики

Где найти биологическое знание? В первую очередь напрашивается ответ: в литературе. Но если в университете вам выдадут учебники, а научный руководитель скинет статьи, то что делать тем, кто находиться в самом начале пути? Да, есть большой выбор школьных учебников, но в них в связи с упрощениями материала упускается множество разных деталей, не совсем корректно интерпретируются факты, да и в конце концов имеются попросту устаревшие данные. Получается, без минимального багажа знаний сделать выбор самостоятельно школьнику практически невозможно. В то же время, от обычного учителя на вопрос о том, что же читать, он получит только один ответ: школьный учебник.

Так ли просто найти хороший учебник?

Проблема в том, что хороших школьных учебников по биологии на русском языке мало. А те, что есть, не каждому доступны и посильны. Но какой учебник считать хорошим для заинтересованного в биологии школьника?

концептуальный, без излишних подробностей;
грамотный и дающий представление об основных биологических дисциплинах;
актуальный и неустаревший;
написанный просто и понятно;
объясняющий повседневные явления.

Например, это уже упомянутый трехтомник «Биология» Тейлора, Грина и Стаута, а также Campbell Biology, названный в память создателя первого издания Нейла Кэмпбелла, недавно частично переведенный на русский язык. Это учебники по общей биологии: в них идет речь обо всем, начиная с молекулярки и заканчивая экологией (но очевидно, для изучения ботаники или зоологии одного этого учебника недостаточно). Однако трехтомник Тейлора, Грина и Стаута, впервые изданный в конце 90-х годов, уже сильно устарел. Про учебник Кэмпбелла такого не скажешь, однако русская версия первого тома вышла совсем недавно — летом 2021 года, а до того доступ к ней был только у ребят из Москвы через приложение КПД БИО. Но и теперь достать его непросто, поскольку единственный доступный в продаже первый том этого учебника стоит как весь трехтомник «Биология». В то же время, английскую версию последнего издания можно скачать бесплатно, но далеко не каждый школьник осилит такое. Хотелось бы надеяться, что подтолкнуть школьника к изучению подобного учебника могут школьные учителя, однако Кемпбелл по зубам и не любому учителю.

Проблема хороших учебников есть и в вузах. Наука развивается стремительно, и даже относительно новые издания быстро устаревают. Однако в университете с этим попроще, поскольку подразумевается, что преподаватели здесь — специалисты, передающие знание из первых рук.

И именно тут как никогда ценен учитель-биолог (рис. 3) — это прежде всего проводник, который может дать наводку на хороший учебник и объяснить непонятное в нем или, возможно, вообще потенциальный автор нового, современного, русскоязычного учебника!

Рисунок 3. Учитель-биолог, будто проводник в дремучем лесу, поможет сориентироваться в огромном разнообразии учебников, объяснить непонятные и сложные моменты — и в конце концов расставить акценты. (Последнее особенно важно в связи с тем, что хорошие учебники часто являются вузовскими, а разбираться в них самому с нуля очень сложно).

иллюстрация Любови Колосовской

Подобная проблема есть и с другими естественными науками. Например, химия: среднестатистический школьник приходит на урок и сталкивается с какими-то «невидимыми» для него вещами. Атомы, электроны, валентности, степени окисления. Я до сих пор помню, как мне было скучно и непонятно! И только где-то потом и вскользь вдруг выясняется, что химия вокруг нас, что еще она связана с биологией, что она нужна для медицины… Никто не говорит о том, кем можно стать, какие есть профессии в современном мире, какие для этого нужны знания. А ведь можно было бы совершенно иначе строить учебный курс, чтобы сначала заинтересовать подростка, объяснить, зачем нужно понимание сложных деталей, а потом уже, собственно, им обучать. И это я еще не говорю про упрощения. Поступаешь на химический факультет, приходишь на лекцию или семинар, и тебе говорят: в школьном учебнике было написано не совсем правильно, чрезмерно упрощенно, сейчас мы расскажем, как все на самом деле. Мое субъективное впечатление от школьной биологии и физики было немногим лучше. Если быть честной, то на мой последующий выбор специальности повлияли скорее родители, чем школьная программа.

Галина Вирясова

В поисках биолога-учителя

Заинтересованным в биологии школьникам, готовящимся к вступительным экзаменам или олимпиадам, так или иначе приходится брать в руки вузовские учебники. Однако подсказать ребятам, что именно уже неактуально, и объяснить сложные моменты зачастую попросту некому. Большая удача, если у школьника есть знакомые преподаватели или друзья, имеющие биологическое образование или как-то связанные с олимпиадным движением , правда, в регионах такая вероятность весьма призрачна.

Олимпиады школьников — это интеллектуальные соревнования по разным предметам, предназначенные для выявления одаренных школьников. Наиболее престижна «Всероссийская олимпиада школьников» (ВсОШ или, неформально, «Всерос»), на основе результатов которой производится отбор на международные олимпиады («Межнар»). Существуют и другие олимпиады, многие из которых дают льготы для поступления в вузы. Подготовкой к ВсОШ занимаются преподаватели сильнейших вузов страны; в частности, биологией занимается в первую очередь Биологический факультет МГУ.

Однако в последние годы ситуация улучшается, поскольку появляются образовательные смены (например, в «Сириусе») и летние биологические школы, куда могут приехать ребята из разных регионов или к которым могут приехать сами преподаватели. Кроме того, появляется все больше курсов по биологии, в том числе дистанционных, позволяющих сильным преподавателям учить ребят из самых отдаленных уголков России. Свой олимпиадный опыт школьникам передают молодые выпускники биофака, тренеры сборной Москвы и члены жюри ВсОШ. Так, например, практически любой школьник теперь может довольно легко найти и пообщаться как с другими ребятами, интересующимися биологией и олимпиадами, так и с ведущими преподавателями — например, в группе «Биологи-всеросники»: все-таки всерос нацелен не только на соревнование, но и на творческое, плодотворное общение участников и преподавателей, вовлекающее в обучение. Поэтому помимо обмена материалами, в этой группе сохраняются локальные истории и мемы и формируется дружественная и поддерживающая среда.

«Обычные» школы

vs. спецшколы и программы дополнительного образования

Однако самостоятельно искать и задавать вопросы биологам и пытаться пройти на выездные школы — удел далеко не каждого, а лишь достаточно мотивированного школьника. Но что же делать остальным?

Это миссия — идти в школу и преподавать биологию. Но школы тоже бывают разные. И идти в очень хорошую школу (особенно с углубленным преподаванием естественных наук) преподавать биологию — это большое удовольствие. Но гораздо бóльшая необходимость в хорошей школьной биологии — у талантливых ребят из простых школ, которые, по сути, не имеют возможности качественно учиться биологии, а значит, скорее всего, и естественно-научную профессию тоже потом не выберут.

Вера Башмакова

Действительно, в большинстве обычных школ преподаванию биологии не уделяется должного внимания, и проблема не только в отсутствии квалифицированных учителей, но и в банальной нехватке часов биологии в расписании. Согласно принятым образовательным стандартам, на биологию в 5–9 классах отводится всего 1–2 часа в неделю, а в старшей школе в непрофильный классах ее вообще может не быть. В то же время, именно к старшей школе у школьников формируется достаточный багаж научных знаний по другим предметам, чтобы иметь возможность полностью осознать многие аспекты биологии. Но все равно, одного или даже двух часов биологи в неделю для этого недостаточно, особенно когда опираться на учебники сложно, и большую часть материала учителю приходится давать самостоятельно.

Получается, ждать многого от уроков биологии в обычной школе не приходится. Однако есть и другой путь — это дополнительное образование и специализированные школы. Отвлечемся от тех выездных школ, о которых мы писали ранее и в которые зачастую предусмотрен отбор, и для начала поговорим о тех кружках, на которые может прийти любой желающий.

Для школьников биология, по моим ощущениям, — это не биотех, а полевая биология (зоология, ботаника) или медицина. И в Москве школьнику, который увлечен биологией, пусть даже в школе биология может быть не очень, есть возможность как-то реализоваться: пойти на какие-то кружки, на курсы.

Павел Купцов, кандидат биологических наук,
преподаватель биологии в гимназии 1514

В столице, как, впрочем, и во многих других городах, работает довольно много кружков. К примеру, в Москве есть ряд кружков при Биологическом факультете МГУ или Московском Дворце пионеров, в Санкт-Петербурге — при Эколого-биологическом центре «Крестовский остров». В других городах при региональных вузах тоже есть свои кружки и эколого-биологические центры. В подобных местах зачастую преподают профессиональные биологи, увлеченные своим делом и готовые передать свое увлечение, поскольку они зачастую совмещают научную деятельность с образовательной. Они обожают показывать ученикам разную живность и устраивать вылазки на природу. Конечно, это не системная подготовка к экзаменам и олимпиадам, однако это может стать первым шагом на пути биологической грамотности и глубокого увлечения наукой.

Дело в том, что в самом начале пути молекулярная биология и биохимия не дают цельного представления об организмах, а зачастую интересны биологам прежде всего тогда, когда у них есть понимание биоразнообразия и сознательно хочется спуститься на молекулярный уровень. Причем для ребят, которые затем идут в биологические специальности, подобный системный подход, заложенный с юных лет, помогает в дальнейшем ориентироваться не только в полевых дисциплинах, но и в биологии в целом.

Несмотря на колоссальную разницу между такими «полевыми» кружками и выездными практиками и современной лабораторной (=молекулярной) биологией, прививаемая этими кружками любовь ко всему живому работает весьма эффективно и привела в профессиональные биологи не одного специалиста. Более того, именно такие знания о живых организмах дают возможность подходить к пониманию биологии системно, воспринимать эту науку не как набор неких фактов или химических реакций, а как взаимосвязанную систему процессов. Так рождается и интерес: от разнообразия живых организмов — к разнообразию создающих их молекул. Часто бывает, когда состоявшийся молекулярщик или биохимик в школьные годы посещал подобные кружки и любил живность, а на первых курсах университета разбирался в тонкостях зоологии или ботаники (и, возможно, остается в душе «полевым» биологом и по сей день).

Более того, в специализированных биологических классах (где они есть) в программу всегда входят как теоретические дисциплины, так и полевые практики. Например, биологический класс Специализированного учебно-научного центра МГУ им. М.В. Ломоносова (СУНЦ МГУ) был создан под эгидой факультета Биоинженерии и биоинформатики МГУ, но, несмотря на «лабораторный» уклон самого факультета, ребята проходят полевые практикумы.

Рассказывает Денис Чергинцев, преподавать кафедры биологии СУНЦ МГУ

В нашей школе в данный момент имеются два класса с биологической специализацией. Один из них, собственно, исходный биологический, действительно готовит ребят с расчетом на то, что выпускники будут поступать на лабораторные и биоинформатические направления вузов. В данном случае важна качественная подготовка не только по биологии, но также по химии, математике, физике, основам информатики. В учебной программе класса в основной сетке расписания имеются преимущественно «лабораторные» дисциплины, такие как биохимия, молекулярная биология, физиология человека и животных, цитология. Однако есть и другие разделы (хотя и в формате спецкурсов по выбору): ботаника, зоология позвоночных и беспозвоночных, микробиология, вирусология, иммунология. В августе класс проходит десятидневную полевую зоолого-ботаническую практику на базе Звенигородской биостанции МГУ.

Если говорить о необязательной программе, то у ребят ежегодно есть возможность отправиться в различные практики походно-экспедиционного формата — так называемые КОШЭ (комплексные образовательные школьные экспедиции), организуемые школой, а также различные поездки по частной инициативе преподавателей. Во время этих поездок учащиеся знакомятся с разнообразием растительного и животного мира, изучают историю, географию, геологию различных уголков России и других государств (Тайланд, Кипр, Узбекистан, Армения). Все это помогает ребятам расширить кругозор, проникнуться глобальными и комплексными знаниями, которые, возможно, помогут им в дальнейшем найти себя и свое призвание. В лаборатории, сидя за учебниками и компьютером, сделать это сложнее: пока есть возможность путешествовать, копаться в земле, разглядывать жуков, слушать птиц и собирать гербарии — стоит попробовать и это, а уйти в узкую специализацию можно всегда.

Второй класс был создан всего три года назад, и официально он называется естественно-научным. И вот у этого класса во главу угла как раз поставлена широта кругозора учащихся. Помимо всех тех же дисциплин, которые изучаются в биологическом классе (а также возможности посещать все биологические спецкурсы), здесь на углубленном уровне проходят геологию и географию. Немаловажной частью программы обучения в данном классе являются регулярные выезды в экспедиции, посещение заповедников. Тут у ребят на выпуске открывается еще больше потенциальных дорожек во всевозможные естественно-научные направления.

Научить учителя

Идти в обычную школу преподавать биологию 1–2 раза в неделю у обычного класса, вести небольшой кружок или готовить талантливых ребят к олимпиадам — важные маленькие шаги большого дела формирования хорошего биологического образования в школе. Однако не все, подвластное профессиональному биологу, доступно школьному учителю биологии. Но ведь нельзя же заменить всех учителей биологии на профессиональных биологов! Да и нет в этом особого смысла: для общеобразовательных школ более чем достаточно простого педагогического образования. Однако есть проблемы из-за того, что школьные учителя порой не владеют материалом настолько, чтобы объяснить заинтересованному школьнику сложный материал олимпиадного или вузовского уровня. И в последнее время биологи устремились на более глобальное решение подобной проблемы: обучение учителей (рис. 4).

Рисунок 4. Биолог дает знания небольшой группе учителей, а учителя передают их множеству школьников. Таким образом биологические знания множатся в геометрической прогрессии.

иллюстрация Любови Колосовской

На данный момент есть немало курсов повышения квалификации для учителей, например, ежегодная программа от Биологического факультета МГУ (сейчас дистанционная). Эти курсы повышают биологическую грамотность учителей, углубляют их знания для того, чтобы они смогли, переработав материал, передавать знания школьникам. Яркий тому пример — проект «Биологическая спираль».

Рассказывает Александр Доброчаев, к.б.н., почетный Работник Образования г. Москвы, преподаватель школы «Интеллектуал», руководитель городского проекта «Биологическая спираль»

Большинство учителей биологии учились в вузах 20–30 лет назад. Соответственно, их базовые научные представления 25–35 летней давности, что многовато, учитывая современные скорости развития биологии. Учителя биологии это осознают и стараются быть в курсе современной науки, однако это трудно делать самостоятельно, учитывая учительскую занятость. Несмотря на многообразие статей и видеолекций, учителю биологии не так-то просто найти подходящий материал, соответствующий своему уровню. Поэтому, первое, что начала делать образовательная программа «Биологическая Спираль», — это организовывать мини-курсы специально для учителей по быстроразвивающимся разделам науки (молекулярная и клеточная биология, биоинформатика, иммунология и т.д.). По этим курсам можно сдать зачет и получить свидетельство о повышении квалификации — что тоже важно.

Другой задачей «Биологической Спирали» является объединение усилий школ. Например, школы с развитыми биоклассами проводят летние биологические практики. Это возможно, если есть критическая масса школьников, которые туда ездят. Тогда можно пригласить специалистов, взять с собой оборудование и т.п. А как быть школам, где увлеченных биологией школьников не так много? Ведь одному учителю биологии с десятком учеников слишком трудно организовать практику? «Биологическая Спираль» помогает в таких случаях объединяться.

Также, бывает, лаборатории, экологические объединения, научные сообщества приглашают школьников к участию в каких-то мероприятиях. Не будучи в школьной среде, им трудно обратиться к школьникам. В этом случае «Биологическая Спираль» предлагает искать подходящих школьников через учителей. Ведь учителя знают уровень и потребности своих учеников и могут привести аудиторию самых подходящих участников.

Кроме семинарских занятий по современной биологии, «Биологическая Спираль» старается организовывать биологические практики и экскурсии для учителей. В последние два года это было возможно только для полевых практик и экскурсий на улице, однако при уменьшении эпидемиологических ограничений планируются и лабораторные практикумы, и посещение лабораторий. После того, как учитель прошел курс в составе учительской группы, он, уже представляя, что будет на той или иной экскурсии или практикуме, может привести с собой группу учеников, которых он уже осознанно отберет, исходя из их уровня и интересов.

Немаловажным побочным продуктом всей этой деятельности является создание живого сообщества учителей биологии (например, вотсап-чат участников летней биологической практики учителей жив до сих пор, и учителя иногда обсуждают там задания по биологии уже в течение учебного года). Учителя, общаясь между собой, узнают много интересного об организации учебного процесса в других школах, обмениваются опытом. Непосредственные семинары по обмену опытом в последние два года были затруднены из-за ковидных ограничений, но, надеемся, они будут происходить, когда состоится массовая вакцинация.

Есть также тенденция привлечения к биологическим олимпиадам не только школьников, но и учителей. Олимпиады по биологии требуют особой подготовки от школьников и более глубоких знаний по биологии, а следовательно, и помощи учителя. Поскольку многое, что спрашивают на олимпиадах, не изучается в педагогических вузах, учителям приходится получать такие знания от преподавателей, готовящих к олимпиадам, или составителей заданий олимпиад — профессиональных биологов. Например, такие курсы в Москве проводит Центр педагогического мастерства.

Таким образом, биолог может пойти учить не только школьников в школах или кружках, но и учителей на курсах повышения квалификации.

Путь профессионального биолога: куда идти, если хочется системных знаний?

Люди с биологическим образованием и желанием преподавать не всегда идут в школы или кружки учить юных биологов. Многие из них работают в университетах и институтах. Но что же особенного в том, чтобы обучать будущих профессиональных биологов?

Рисунок 5. Статистика по школьному и университетскому образованию, а также трудоустройству специалистов-биологов.

инфографика Любови Колосовской по данным [11]

Биологи-преподаватели, готовящие будущих специалистов, в начале своей работы сталкиваются с юными биологами, еще не представляющими, на чем специализироваться и в какой сфере работать. Вообще стоит отметить, что биологические специальности не особо популярны в общественном сознании, и лишь в последнее время, с развитием молекулярной биологии, обратили на себя больше внимания. А потому среди абитуриентов — да и студентов — существует мнение, что биологу очень сложно найти работу по специальности. Посмотрим, что об этом думает статистика (рис. 5).

Кого же предстоит выучить биологам-преподавателям? За 4–6 лет обучения в вузе человек от общего школьного образования или более углубленного олимпиадного знания расширяет свои представления по всей биологии, а также смежным наукам, а затем, имея более или менее полный багаж знаний, специализируется на чем-то конкретном. Именно по такой тропе должен пройти любой биолог в вузе, чтобы затем быть востребованным специалистом и хорошим научным сотрудником (рис. 6).