Содержание
Кому и зачем нужна история науки и техники сегодня / / Независимая газета
Междисциплинарные исследования – это, может быть, и хорошо, но узкоспециализированные работы лучше
Академик Владимир Вернадский в 1921 году возглавил созданную Академией наук Комиссию по истории знаний. В 1932 году из нее вырос Институт истории науки и техники АН СССР.
Фото Евгения Элленгорна, 1930-е годы. Экспозиция фотовыставки в Архиве РАН,
апрель 2015 года
О перспективах развития научно-исторического знания в России с ответственным редактором «НГ-науки» Андреем ВАГАНОВЫМ беседует директор Института истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН, кандидат биологических наук, доктор исторических наук Роман ФАНДО.
– Роман Алексеевич, парадоксально, но до сих пор нет академической истории Российской академии наук. Самым авторитетным исследованием остается действительно замечательный труд Петра Петровича Пекарского «История Императорской академии наук в Петербурге», изданный в 1870–1873 годах.
В чем дело: нет интереса у современных историков науки? Или, банально, нет заказчика, а следовательно – финансирования? Кому нужна история Академии наук сегодня, кроме, скажем, историков науки? Государству она может пригодиться?
– Российская академия наук никогда не жила вне государства, она выполняла правительственные заказы и работала, если можно так сказать, под прикрытием государства. Дело в том, что любая наука – это социальный институт, и этот институт не может существовать вне политики, вне органов, которые ассоциируются с властью. Поэтому история Академии наук важна не только для историков науки, но и для власть имущих. Наука – это не только люди, которые являются частью государства, наука – это и возможность государству позиционировать себя подобающим образом на фоне других стран. Представлять себя сильной державой, которая ждет прорывных исследований, ждет от науки открытий.
Мне кажется, государство должно быть заинтересовано в написании истории Академии наук.
Те уроки и тот путь, что прошла Академия наук еще с петровских времен, это та история, ради которой можно направить определенные финансы, чтобы из этих уроков выявить то рациональное знание, которое может пригодиться при выстраивании стратегий развития сектора науки в целом, исследовательской и кадровой политики государства.
– Вы, находясь на посту директора исследовательского академического института, чувствуете сейчас такую востребованность?
– Да, наш институт востребован. Например, у нас много заказов коммеморативного, то есть юбилейного, характера. Как вы знаете, в 2024 году планируется празднование 300-летия основания Российской академии наук. И Министерство науки и высшего образования РФ уже сейчас направило во все институты Академии наук документы с целью создания единого плана подготовки празднования этого события. Это не только издание научных трудов и проведение конференций, это еще и определенная исследовательская работа.
То есть история Академии наук продолжает разрабатываться. В частности, в Санкт-Петербургском филиале ИИЕТ есть целый сектор, который занимается историей академических учреждений.
– В 2011 году к 300-летию со дня рождения Михаила Васильевича Ломоносова ИИЕТ подготовил замечательное 10-томное издание трудов Ломоносова. Исключительное по качеству во всех смыслах. А к нынешнему академическому юбилею готовится нечто подобное?
– Пока дополнительного финансирования такой работы нет. В качестве предложений мы ответили министерству, что институт может подготовить несколько томов по истории отдельных научных дисциплин. Когда у нас в стране праздновалось 50-летие советской власти в 1967 году, силами сотрудников института с привлечением других крупных специалистов были подготовлены отдельные фундаментальные монографии в рамках большой программы «Советская наука и техника за 50 лет. 1917–1967». Например, «Развитие биологии в СССР», «Развитие наук о Земле в СССР», «Развитие физической химии в СССР», «Развитие общей, неорганической и аналитической химии в СССР», «Развитие органической химии в СССР», «Развитие астрономии в СССР», «Развитие механики в СССР»… Но после этого ничего подобного не было издано.
Конечно, перечисленные монографии страдали неким псевдопатриотизмом: мы показывали достижения отечественной науки без учета того, что делалось за рубежом. Я понимаю, что был определенный социальный заказ – культивировать гордость за советскую науку и воспитывать патриотизм у населения. Тем не менее это были фундаментальные труды, возникшие в условиях планирования науки и жесткого контроля за работой ученых. Хотя многие исследователи вместе со своими научными интересами «перетекали» еще из дореволюционных времен в советские исследовательские институты, университеты, то есть продолжали работать в своем научном направлении.
– Вы упомянули, что институт представил план мероприятий к 300-летию Академии наук. Наиболее интересные, на ваш взгляд, работы из этого плана.
– В Санкт-Петербургском филиале у нас запланировано проведение международной научной конференции «Вклад Академии наук в развитии Государства Российского (к 300-летию РАН)».
Предполагается рассмотреть и обсудить широкий круг вопросов по данной научной проблематике: взаимоотношения государственной власти с академической наукой; попытки реформирования Академии наук и их результаты; академические учреждения и структуры; Академия наук и развитие технического прогресса и военного дела; изучение территорий и народонаселения России; вклад в развитие просвещения, образования и культуры; издательская деятельность Академии наук; биографии известных ученых, международное сотрудничество.
Мы предложили также подготовить монографии по истории биологии ХХ века, по истории географии ХХ века…
– История химии? В России всегда были сильные химические школы и историки химии.
– Увы. На подготовку издания по истории химии мы не подавали заявку. У нас в институте сейчас просто нет людей, которые могли бы написать такую работу. Если вспомнить состав института хотя бы 30 лет назад – у нас был очень сильный отдел истории химии.
Там работали такие известные историки химии, как Георгий Владимирович Быков, Дмитрий Николаевич Трифонов, Юрий Иванович Соловьев, Александр Михайлович Смолеговский, Виктор Абрамович Крицман, Николай Александрович Фигуровский, Вадим Львович Рабинович… Корифеи истории химии! Они создавали фундаментальные работы по истории дисциплинарной химии. Сейчас таких сотрудников у нас нет. Причем это даже не внешние факторы, а какие-то внутренние. Тот случай, когда выдающиеся ученые в силу разных обстоятельств не подготовили смену, не создали научную школу.
Например, история биологии у нас в ИИЕТ представлена очень широко. Хотя, конечно, мы чувствуем потерю прежних работников – у нас были очень сильные историки биологии. Но заслуга Эдуарда Израилевича Колчинского, многолетнего директора Санкт-Петербургского филиала ИИЕТ, и Елены Борисовны Музруковой, руководителя отдела истории биологических и химических наук в Москве, состоит в том, что они смогли не просто продолжить историко-биологическое направление в институте, но и обогатить его новым содержанием.
И все благодаря тому, что очень большое внимание они уделяли подготовке научных кадров.
У нас в институте была продуманная система обучения в аспирантуре. Молодой человек, когда приходил, скажем, в нашу аспирантуру, сначала осваивал специфику научно-исторической методологии, затем сам для себя начинал формулировать темы исследований, затем благодаря авторитетным ученым апробировал в секторе или отделе результаты своих научных изысканий, выстраивал канву своей будущей диссертации. В итоге в истории биологии или, например, истории географии, есть действующие, активные ученые, участвующие не только в наших внутренних работах, но и в международных проектах, которые прошли «аспирантский путь» в ИИЕТ РАН. А вот, например, история техники просто вымирает. В ИИЕТ сейчас нет ни одного историка математики. А ведь у нас в свое время работал, например, такой выдающийся историк математики, как Адольф Павлович Юшкевич, глава научной школы и видный организатор науки. Были такие направления, как история индийской математики, история китайской математики, естественно, отечественной математики.
Математика исследовалась и в хронологическом разрезе: от истории математики в древности до наших дней. Сейчас таких людей нет.
– Печально… А восстановить-то эти направления историко-научных исследований можно? И нужно ли это?
– Конечно, нужно! Без крупных историко-дисциплинарных исследований институт станет неполноценным. Та же химия – это дисциплина со своей теоретической базой и определенным социальным институтом. Причем дисциплина, где сейчас совершаются потрясающие сверхотрытия, без которых невозможно представить существование человечества. И не знать историю этой дисциплины, не знать историю идей, соперничающих в химии, это непозволительная роскошь для науки.
Сейчас у нас историки химии локализованы в Московском государственном университете им. Ломоносова. Там есть кабинет истории химии, в котором работают, кстати, бывшие выпускницы нашей аспирантуры – Татьяна Витальевна Богатова и Елена Александровна Зайцева-Баум.
Но нет диссертационного совета по истории химии. А без этого привлекать студентов, магистрантов к работе в области истории химии очень трудно. Без аспирантуры историко-научную карьеру просто никто не видит смысла продолжать. Все заканчивается на уровне курсовых или максимум дипломных работ по данной проблематике.
Без диссертационного совета, без защиты диссертаций историко-научная дисциплина в некотором роде становится редуцированной. Ведь для институционализации научной дисциплины необходимо наличие исследователей, лабораторий или кафедр, наличие периодического издания и диссертационного совета в том числе.
|
Когда историк работает со старинной книгой или в архиве, у него возникает психоэмоциональный подъем, эстетическое наслаждение. Фото Андрея Ваганова |
У нас еще в 1960-е годы стал выпускаться ежегодник «Историко-биологические исследования».
В конце 1980-х годов это издание заглохло, но благодаря Эдуарду Израилевичу Колчинскому в 2009 году оно возобновилось. Сейчас «Историко-биологические исследования» выходит четыре раза в год, что называется, ежеквартально. Мы привлекаем туда и иностранных ученых, часть номеров публикуется на английском языке. Журнал издается в Санкт-Петербурге, учредитель – наш институт. И я считаю, сейчас это один из самых лучших научных журналов, которые выпускает наш институт.
– Правильно ли я понял вашу позицию: междисциплинарность в историко-научных исследованиях – это интересно и замечательно, но собственно историю науки и техники делают узкоспециализированные исследования. И вы сейчас на этом сконцентрированы и стараетесь в этом направлении прежде всего организовать работу института?
– Да, вы правильно поняли. У нас ведь в свое время в институте стало появляться очень много людей, которые занимались междисциплинарными вопросами: философы, методологи, социологи, популяризаторы науки.
Кстати, они были очень сильные в своих направлениях. И возможно, фундаментальные историко-научные дисциплины потерялись на этом ярком фоне. Многие исследователи предпочли перейти из традиционных направлений в междисциплинарную тематику. У нас были случаи, когда люди просто уходили в сугубо философскую проблематику.
Я столкнулся со многими междисциплинарщиками, с людьми, которые радикально отклоняются от общей темы института. Впечатление такое, что они стали просто маргиналами в области истории науки и техники. У нас же четко прописано в уставе организации, что мы занимаемся историей математики, историей физики, историей химии, историей техники и т.д. В наших уставных документах нет ни философии, ни методологии, ни социологии. Но есть, например, науковедение как самостоятельное направление исследований… А философией науки успешно занимается Институт философии Российской академии наук.
Междисциплинарность – понятие само по себе философское, неоднозначное.
Многие просто не понимают, что это такое. Причем междисциплинарность бывает и содержательная, и методологическая. К тому же междисциплинарными исследованиями в принципе мы все занимаемся. Фактически все наши работы междисциплинарны. Ведь для того чтобы разобраться в сущности исторического процесса – скажем по истории техники, – нужно знать и технику как таковую, и историю, и методологию. Причем часто для решения какой-то проблемы наши ученые обращаются за консультацией к специалистам, которые историей и не занимались, непосредственно к исследователям и инженерам, стоявшим у истоков того или иного направления.
И вообще, уже на своем опыте я понимаю, что лучше историей науки занимаются люди, которые начинали свою трудовую деятельность в той или иной фундаментальной естественно-научной или инженерно-технической области. То есть непосредственно работали либо в экспериментальной лаборатории, либо на производстве. Они знают содержание дисциплины, матчасть так сказать, и начинают осознавать это содержание в его историческом развитии, историческом контексте.
Когда историк начинает исследование по истории биологии, не понимая содержания биологических процессов, это выглядит довольно странно. В лучшем случае он может собрать лишь некие фактологические сведения или составить хронологию памятных дат. А вот понять развитие идеи того или иного биологического процесса он не всегда сможет, для этого нужно приложить нетривиальные усилия. Я могу привести пример. Философ Эдуард Израилевич Колчинский, чтобы полноценно заниматься историей биологии, специально обучался на биологическом факультете Ленинградского государственного университета. Он посещал дополнительно лекции и семинарские занятия по биологическим дисциплинам. И я хочу сказать, он превзошел даже многих биологов: так разбираться в истории эволюционного учения и просто в самом эволюционном учении, как разбирался Колчинский, не каждому профессиональному биологу дано.
– Я с вами полностью согласен. Универсальность, междисциплинарность современных научных исследований – физики, например – рассматривается сейчас как признак продвинутости.
Но науку, в том числе и историю науки, движут все-таки узкие специалисты. А универсалы часто вырождаются в посредственность, в научную – и лженаучную, кстати, тоже! – публицистику, в лучшем случае в наукообразное философствование. База – это специализация. Разговоры об универсализме и всепоглощающей междисциплинарности лишь провоцируют дополнительный информационный спам.
– Я за классическую науку. В этом вопросе я ортодокс, если угодно. Никаких отходов вправо-влево. Некоторые вещи, я понял, надо просто силой, что называется, пробивать. Это выглядит отнюдь не либерально… Но потом это как-то постепенно ложится на плечи и входит в умы сотрудников.
Когда наш институт формировался, в стране была плановая наука и люди работали в рамках каких-то коллективных тем. Причем не в ущерб своим собственным исследованиям, не в ущерб плановым темам. Но зато сегодня мы имеем фундаментальные коллективные работы, которые позволяют нам проводить серьезный анализ развития той или иной научной дисциплины.
А сейчас очень часто мы берем какую-то тему и искусственно – очень искусственно! – начинаем людей с их наработками под эту тему подтягивать. Например, такая тема: социальный портрет ученого. И в нее мы включаем биографии ученых чуть ли не с античных времен и до наших дней. Такого разброса не должно быть. Если мы работаем над такой темой, пускай после этого будет результат – серьезная работа, книга, а не мозаика из случайных и не связанных друг с другом публикаций. Проблема в том, что наши научные коллективы формировались не по содержательному принципу, а по взаимной симпатии сотрудников. Психологический микроклимат отделов – это вещь хорошая, но для работы нужно объединяться по изучению конкретной фундаментальной проблемы в области истории науки.
– В связи с этим задам, наверное, сугубо «министерский» вопрос: каков научный потенциал ИИЕТ сегодня?
– Если посмотреть статистику 10-летней давности, то в штате института было 254 научных сотрудника.
Сегодня у нас работает 152 человека. Среди них 67 научных работников: 26 в Санкт-Петербургском отделении ИИЕТ и 41 человек в Москве. Минус 100 человек – это очень большая потеря.
У нас богатая библиотека. Хотя формально она стоит на балансе Института научной информации по общественным наукам РАН (ИНИОН РАН), но исторически всегда была в нашем институте. И формировалась она во многом нашими учеными, которые всегда из всех командировок – и заграничных в том числе – привозили много литературы, которой нет ни в одной российской библиотеке. И эта литература безвозмездно передавалась к нам в институт. Даже штамп на книгах стоял: «Библиотека ИИЕТ».
– Есть мнение, что цифра убьет бумагу…
– Вы знаете, само ощущение работы с бумажным вариантом книги отличается от того, как мы работаем с ее электронным вариантом. Это совершенно другое эмоциональное восприятие. Ведь работа ученого – это не просто открытие знаний, их накопление и передача, это еще и какое-то особое эмоциональное состояние.
Когда историк работает со старинной книгой или в архиве, у него возникает психоэмоциональный подъем, эстетическое наслаждение. Я недавно, например, взял в Ленинской библиотеке книгу 30-х годов прошлого века. А в ней еще и страницы не разрезаны!.. У меня было такое чувство, что я первооткрыватель, Колумб! Кстати, эту книгу даже не оцифровали. Даже работа с карточными каталогами библиотек – это тоже очень интересный научный поиск, который может приводить к неожиданным открытиям. К сожалению, электронные каталоги далеко не полны, очень много книг просто потерялось. Но они где-то существуют физически! Скажем в академической Библиотеке по естественным наукам Российской академии наук – знаменитой БЕН РАН – сейчас вы не найдете периодики 50–70-х годов прошлого века. А когда-то там была богатейшая подборка журналов по естественным дисциплинам.
– Кстати, а существует ли написанная история Института истории естествознания и техники им. С.И. Вавилова РАН? Ведь это же был первый в мире институт, занимавшийся специально проблематикой истории науки.
– Нет, такого исследования нет. Но у нас есть отдел источниковедения и историографии истории науки и техники. Возглавляет его Симон Семенович Илизаров, и он занимается в том числе и историей ИИЕТ, историей отдельных личностей. Под его редакцией ежегодно выходит уже несколько лет специальная биобиблиографическая серия «Российские историки науки и техники»…
Но описать всю историю ИИЕТ пока не удалось еще никому. Во-первых, потому что архив нашего института до сих пор еще обработан, не атрибутирован. Он не сдан в Архив РАН. Наш архив хранится здесь, в самом институте. Причем с учетом того, что мы переезжали по Москве несколько раз уже в XXI веке, какие-то документы неизбежно утратились. А наш архив в некотором смысле уникальный. Ведь кроме официальной документации – протоколы заседаний ученого совета, бухгалтерская документация, – многие наши сотрудники сдавали в архив свои научные рукописные работы: книги, толстенные тетради, планы исследований.
И очень многое из этого так и не было издано. Раньше издать монографию было очень сложно; некоторые ученые ждали десятилетиями, чтобы книгу включили в издательский план Академии наук. Поэтому все это хранилось в рукописном виде.
– Какие наиболее интересные, на ваш взгляд, темы, направления исследований сейчас ведутся в ИИЕТ?
– Я считаю, что одно из лидирующих направлений, которое создает соответствующий имидж нашему институту, это работа уже упоминавшегося мною отдела источниковедения и историографии истории науки и техники. На базе этого отдела существует диссертационный совет. И что особенно важно, сотрудники этого отдела умеют устанавливать различные межведомственные связи и контакты. Привлечение в свой круг специалистов из других сфер – это очень выигрышно.
Традиционно сильным направлением у нас осталась история биология. По этой специальности идут диссертационные защиты, причем ежегодно. История географии в институте также представлена на серьезном уровне.
Есть и корифеи в области изучения истории гидрологии, картографии, геоэкологии, физической географии, и молодые исследователи, которые продолжают традиции, заложенные в отделе истории наук о Земле.
Вообще я должен сказать, что в институте есть, что называется, золотые мозги и середнячки. Но без середняков наука тоже не может существовать. Они создают определенную атмосферу.
– Вы как ученый работаете в институте с 1999 года. Стали директором ИИЕТ относительно недавно, в феврале 2021 года. Интересно, как изменилось восприятие вами и проблем института, и его задач.
– Надо уточнить. С 17 февраля 2021 года я временно исполнял обязанности директора. 19 августа 2021 года в институте прошли выборы на пост руководителя. Коллектив выбрал меня. Сейчас мы ждем документы из Министерства науки и высшего образования РФ с утверждением результатов этих выборов.
Конечно, каждая новая должность позволяет по-иному взглянуть на проблему.
Когда ты работаешь научным сотрудником, ты отвечаешь только за себя. И это – одностороннее восприятие. А когда ты директор, ты несешь ответственность и перед людьми, и перед своим учредителем – министерством, и – не побоюсь этого слова – перед страной. Почему? Потому что мы – ведущее учреждение, которое занимается историей науки и техники в России. Мы имеем пять диссертационных советов по различным направлениям истории естествознания и техники. У нас выпускаются три самостоятельных журнала по проблемам истории науки и техники, все они входят в перечень ВАК, а «Социология науки и технологий» – в международную базу Web od Science. Мы представляем нашу страну на международных конгрессах, международных конференциях. Например, в этом году в Праге проходил конгресс Международной организации истории науки и техники. И наш институт представил 11 докладов.
В 2022 году наш институт будет отмечать 90-летие. Мы очень хотим, чтобы эта дата заставила обратить внимание на нашу научную дисциплину широкую общественность, ученых, деятелей культуры, чиновников.
Пользуясь случаем, хочу выразить благодарность сотрудникам ИИЕТ РАН, особенно тем, кто многие десятилетия является «историком науки и техники», кто своим кропотливым трудом подтверждает славу российской науки, кто верен нашему институту с такой славной и многолетней историей. Желаю всем нам здоровья в такой непростой период пандемии и новых профессиональных достижений.
История идей и не только
Когда стало известно, что в числе других крупных учёных в Красноярск на Сибирский исторический форум приедет мировая знаменитость, член-корреспондент РАН Лорина Петровна РЕПИНА, ажиотаж её имя вызвало. Репина руководит Центром интеллектуальной истории в Институте всеобщей истории РАН (г. Москва) и вообще является основоположником этого направления в нашей стране. Она — главный редактор исторических альманахов «Диалог со временем» и «Адам и Ева», член редколлегий ряда других научных изданий. Интригующе была сформулирована сама тема доклада профессора на форуме — «Интеллектуальная история в теории и на практике: сбылись ли прогнозы прошедшего тридцатилетия?».
В общем, мы отправились на секцию «Новая культурно-интеллектуальная история: теоретические позиции и методологический дискурс», чтобы услышать всё от первого лица. В результате — записали, разбили на смысловые куски и делимся с вами. Надеемся, кому-то будет полезно.
Предыстория
В 1960-х — 1970-х годах, в эпоху расцвета социальной истории, сообщество людей, занимающихся этим направлением, было значительно маргинализировано. И вот появляется во Франции с учётом опыта социальной истории и истории ментальности так называемая история интеллектуалов под руководством Кристофа Шарля: они даже покусились на такую тему, как компаративная история интеллектуалов. Считаю, это был замечательный проект, но он тоже не получил своего завершения. Может быть, потому что его перебили.
Во второй половине 70-х годов начинается так называемый лингвистический поворот, который открыл жесточайшую критику историографии и в том числе гуманитарного знания. С другой стороны, он дал неожиданный взгляд на то, чем занимались историки.
И этот лингвистический поворот определил поиски первой половины 90-х годов. Потому что те историки, которые попытались отстоять статус исторического знания, стремились ответить на этот эпистемологический вызов.
И в 1994 году происходит такое событие — в Лондоне собираются 12 историков, которые сами себя идентифицируют с самыми разными областями знания, но все они объединяются вокруг проблемы творчества, новых идей. Они собираются в Лондоне, на квартире замечательного историка Констанс Блэквелл — мало того, что она сама занималась интеллектуальной историей, её муж был специалистом по истории России, и она очень хорошо относилась потом к нашим предложениям, не раз приезжала. Что они сделали? Создали организацию – международное общество интеллектуальных историков. И благодаря их активной деятельности это движение распространилось.
Главным было — отсутствие единого методологического стандарта. И это было правильно: на этом этапе надо было собрать людей, а не разграничить. Они собрали всё и провозгласили свободу: интеллектуальная история по природе междисциплинарна, более того, — требует взгляда на свой предмет с разных сторон и точек зрения.
В эти же годы — с середины 1990-х до 2000-х — начинается сближение интеллектуальной истории с социокультурной. В представлении интеллектуальной истории как ветви социальной истории большую роль сыграл Роже Шартье, работы которого переводились у нас. Он собственно и предложил объединить интеллектуальную историю с историей ментальности.
Какова была особенность этой социокультурной истории? Она опиралась на методологический аппарат культурной антропологии.
Определение собственных границ
Любая дисциплина или область исследований, которая определяет себя как рождающуюся и новую, всегда задаёт сакраментальный вопрос: а что такое эта область, каков предмет её? Для интеллектуальной истории буквально каждый год рождалась дискуссия на эти вопросы, публиковались сборники на эту тему. Это важная функция — самоопределение.
Помимо прочего об интенсивности саморефлексии свидетельствует частота подведения промежуточных итогов. Сегодня я тоже этим по сути занимаюсь, видимо, это какая-то характерная черта.
Второй этап развития интеллектуальной истории — это рубеж XXI века. В 2002 году вышел важный развернутый обзор, в котором был продемонстрирован и этот длинный путь, который прошла интеллектуальная история и о котором я сказала вкратце, и проанализированы все конкурентные на тот момент позиции.
Каждый из обозревателей оценивал и прогнозировал исходя из своей специализации и личных исследовательских интересов. Поэтому прогнозы были разные. Когда стало заметно сближение с социокультурной историей, стал вопрос об их предстоящем слиянии, хотя такая программа была предложена ещё в 1970-е годы. И обозреватели продолжали констатировать две линии в развитии интеллектуальной истории.
Первая линия — через изучение языка и дискурсов, текстов, их отношения к человеческой деятельности. И вторая линия, предложенная Роже Шартье, — через концепцию репрезентации и множественности способов, которыми люди представляют свой мир и самих себя в этом мире. Это, конечно, наследие культурной антропологии.
При этом фундаментальной проблемой оставалось определение и моделирование отношений между текстом и контекстом, между словами и действием.
В 2006 году появляется новый обзор, но мы не видим продвижения в том направлении, которое было спрогнозировано. Т.е. эксперты, описывая текущую практику интеллектуальной истории, систематизировали её в своей собственной логике по следующим направлениям: литературная и интеллектуальная история; интеллектуальная история и история искусства; интеллектуальная история и средние века; интеллектуальная история и история политической жизни; интеллектуальная история и история науки; медицина и интеллектуальная история; интеллектуальная история и социокультурная история; феминизм и интеллектуальная история. То есть были равноположены разные области исследований. Мы не увидели сбывшихся прогнозов.
В 2009 году члены общества интеллектуальной истории всё ещё дискутировали по поводу того, можно ли считать её субдисциплиной или, констатировав её междисциплинарную природу, презентовать своё сообщество, которое к тому времени имело уже за плечами 17 лет существования, как зонтичную организацию, объединяющую историков философии, науки, этиологии, образования и других смежных областей.
То есть мы опять видим эту фрагментарность, рядом положенность.
В обзоре 2010 года было признано, что источниковая база интеллектуальной истории расширилась, методология стала более совершенной, обсуждаемые вопросы стали более конкретными, а интеллектуальные историки стали более восприимчивы к проблемам и методам транснациональной истории. Но при этом будущее не виделось безоблачным.
Стало понятным, что это постоянное расширение академического поля делает предметные границы совершенно размытыми. Любое определение интеллектуальной истории обязательно вызовет споры именно из-за существования ошеломляющего разнообразия.
Мы опять видим: состояние не меняется, нет продвижения, которое было запрограммировано.
И в это время на повестке стал вопрос о дифференциации предметов культурной и интеллектуальной истории. Решение было найдено очень сомнительное. Питер Гордон, американский историк, сформулировал его так: разница между интеллектуальной и культурной историей может иногда казаться довольно незначительной; безусловно, в исторической дисциплине достаточно место для различных методологий, и политический аспект таких разногласий не следует преувеличивать.
Мне кажется, такой формулировкой историк расписался: целостность не складывается.
Нащупать почву под ногами
Новые мотивы зазвучали в 2015-2916 годах. Было провозглашено, что целью интеллектуальной истории является более сложное понимание прошлых мыслей. Понимание того, как они возникли. Понимание того, почему разное решение исторических проблем имеет смысл. И понимание ограничений деятельности в истории, налагаемых идеологическими рамками, с которыми люди сталкивались в жизни. Это уже более определённое понимание границ предметного поля.
Оптимистические прогнозы связывались с изучением литературных и формальных свойств обсуждаемых текстов. То есть с практикой работы литературного критика. А также с освобождением от доминирования истории политической мысли, которая была очень важной, и с еще большей открытостью к междисциплинарным контактам.
На конец 2017-2018 гг. мы уже имеем дело с так называемой глобальной интеллектуальной историей и с одноименным специальным журналом.
Хотя и в этом широчайшем поле консенсуса в определении предмета и методологии не сложилось. Приговор экспертов был однозначным: приходится признать широкое разнообразие исследовательских практик и рассматривать интеллектуальную историю как внутреннюю гетерогенную дисциплину. На самом деле не может быть такой дисциплины, нельзя рассматривать интеллектуальной истории как дисциплину, требуется рассматривать ей как комплекс дисциплин.
Как видим, нежелание ограничивать спектр перспектив является устойчивой и осознанной позицией теоретиков. Интересно, что на всех этапах развития и трансформации образа интеллектуальной истории обнаружилось несоответствие широко разворачивающейся практики конкретных исторических исследований прокламируемым теоретическим программам.
Существуют многочисленные варианты определения предмета интеллектуальной истории. Одни из них слишком узки, другие чересчур расплывчаты. В некоторых обнаруживается упрощенное представление о возможности сконструировать интеллектуальную историю — как складывают из отдельных фрагментов мозаику: из истории науки, из истории философии, истории литературы и так далее с проецированием в прошлое структуры современного интеллектуального пространства.
И в этом смысле существует диссонанс между тем состоянием, которое к тому времени обрела история науки (она как раз отказалась от проецирования в прошлое структуры современного научного знания), и той формулировки предмета интеллектуальной истории, которая вырисовалась в это время.
Специфика предметного поля интеллектуальной истории состоит отнюдь не в его постоянном расширении, а в изначально интегративной природе концептуализации этого поля. Здесь происходит не приращение всё новых и новых участков, а вариации ракурса, уровня и масштаба исследования, смена точек стыковки разнонаправленных линий анализа. Именно по этому пути мы пошли в разработке своих собственных программных исследований.
Результаты отечественных интеллектуалов
В предложенной мной программе развития интеллектуальной истории, которая была сформулирована ещё в 1998 году, содержание последней было обозначено как история всех видов творческой деятельности человека, включая её условия, формы и результаты.
Исследовательский приоритет такой модели интеллектуальной истории — изучение когнитивного прошлого человеческого опыта с опорой на принцип его социокультурной концептуализации, в которой человеческая субъективность выступает в его целостности, неразрывно соединяющей категории самопознания и категории мышления. Такая исследовательская модель была сформулирована нами на базе предложенной концепции интегральной культуры. Культура вообще всё соединяет.
Когнитивный потенциал данной модели реализуется в ориентированных на сравнительно-исторический анализ работах. Довольно быстро эти исследования обрели компаративный характер.
Наши работы — «История и память: историческая культура Европы до начала Нового времени», «Кризисы переломных эпох в исторической памяти», «Идеи и люди: интеллектуальная культура Европы в Новое время». Здесь важно отметить, что в фокусе находится взаимодействие интеллектуальных систем и обыденного сознания. В неразрывной связи это рассматривается. И специальное внимание уделяется творческой роли интеллектуала в формировании общественного сознания и новых коллективных стереотипов.
Исследовательская деятельность Центра интеллектуальной истории и Российского общества интеллектуальной истории уже более двух десятилетий определяется этой сквозной генеральной программой, которая условно называется «Традиции и творцы европейской интеллектуальной культуры». В её рамках ставится широкий круг проблем, связанных с изучением разнообразного мыслительного инструментария, исторических способов концептуализации окружающей среды и социума, продуктов человеческого интеллекта и всех форм, средств и институтов интеллектуального общения, включая отношения интеллектуалов и власти. Эта тематика у нас красной линией проходит, и 3-5 октября состоится конференция, которая называется «Интеллектуалы и власть в конфликтах переходных эпох». Довольно много заявок на неё, около 100 докладов.
В этой связи я хотела бы обратить внимание на два проекта, которые поддержаны РНФ. Один реализован — книга толстая, насчитывает тысячу с лишним страниц, мы её так и называем — толстушка. Это огромный труд, 30 авторов из разных стран, причём это монография, а не сборник.
Называется «Культура духа vs Культура разума: интеллектуалы и власть в Британии и России в XVII-XVIII вв.». Второй проект продолжается сейчас, несколько в ином ключе — он связан с идеалами и ценностями эпохи перемен.
Ещё раз о понятиях
Что такое история интеллектуальной культуры? Центральными в её изучении являются два понятия, вокруг которых всё строится. Это понятие интеллектуальной традиции и интеллектуальной общности, или сообщества интеллектуалов.
В самом широком смысле слова традиция определяется как социальное и культурное наследие, передающееся от поколения к поколению и воспроизводящееся в течение длительного времени. Разумеется, рецепции интеллектуальной традиции в новых исторических условиях сопровождаются отбором тех или иных элементов наследия, развитием этой традиции, динамикой её культурного действия. Интеллектуальная традиция таким образом рассматривается не только как преемственность идей и способов мышления, но и как процесс активного восприятия, селекции, переформатирования, творческого преобразования, преодоления или возрождения.
То есть она живёт, двигается, развивается.
Естественно, каждый новый виток культуры стремится идентифицировать себя в том числе через интерпретацию культурного наследия.
Современная интеллектуальная история описывает различные процессы движения идей не только в фигуральном смысле слова, но и в самом буквальном — я имею в виду реальное движение. Интеллектуальная коммуникация с помощью корпуса циркулирующих внутри этой коммуникации текстов, имеющих форму самую разную — переписки, книг, статей, публичных выступлений или даже частных разговоров — не только передаёт информацию, но и поддерживает интеллектуальное сообщество. Передавая друг другу эту информацию, мы вступаем в какую-то связь, формируем общепринятый для данного сообщества язык, тип поведения, систему ценностей, организуем некую сетевую структуру. Интеллектуалы и интеллектуальные сообщества, независимо от их конкретной формы или типа, выступают в качестве создателей, хранителей, интерпретаторов, трансляторов той или иной интеллектуальной позиции.
Эти понятия взаимосвязаны.
Среди многообразных условий интеллектуального творчества структура и функционирование формальных и неформальных интеллектуальных сообществ занимает центральное место, поскольку речь идёт о взаимодействии субъектов, которая охватывает разные аспекты этой деятельности: контакты, основанные на общих интересах, обмен информацией и культурным капиталом, использование организационных и когнитивных ресурсов, обсуждение, заимствование и распространение идей, взаимная поддержка, создание интеллектуальных репутаций и др.
По существу в исторической реконструкциях интеллектуальной культуры скрещиваются перспективы истории как таковой, истории ментальности и исторической антропологии, исторической когнитивистики, социальной истории и социологии науки, дисциплинарных историй, а также исторических биографий. Это последнее направление получило у нас очень хорошее развитие, есть постоянная рубрика в журнале «Диалог со временем», и коллективный труд был создан, который вышел еще в 2010 году — «История через личность: историческая биография сегодня».
Важным этапом отечественной историографии интеллектуальной истории стала попытка реализации на практике провозглашенной в 1999 г в первом выпуске «Диалога со временем» и развернутой впоследствии исследовательской программы. Т.е. мы постарались, чтобы между наши ми теоретическими программами и практической деятельностью не было расхождения.
Я уже говорила о большом компаративной проекте, результатом которого стала коллективная монография «Идеи и люди: интеллектуальная культура Европы в новое время», вышедшая в 2014 году. В этой книге были рассмотрены исторические изменения в условиях, формах и содержании деятельности по распространению идей и инноваций, динамика межличностных связей и способы консолидации в интеллектуальных сообществах Нового времени в Западной Европе и в России. Выявлены были социальные контексты и культурные ориентиры деятельности интеллектуалов, проанализированы механизмы функционирования интеллектуальных сообществ разных типов и в разных сегментах интеллектуальной среды.
С одной стороны сообщества XVI-XVII веков, а с другой — университетские корпорации и научные школы XIX– начала XX столетия. Показано было, каковы были принципы организации и производства, например, естественнонаучного знания в Европе XVII-XVIII веков, каким образом формировались научные сообщества и как выстраивались новые формы научной коммуникации в России XVII-XIХ века, как культурное наследие нового времени трансформировалось перед лицом вызовов ХХ века.
А в «Диалоге со временем», с тех пор как он превратился из альманаха в журнал, и стали выходить четыре выпуска в год, за 15 лет в 60 выпусках только в рубрике «Интеллектуальная история» вышло более 300 статей, а всего 1840 статей и рецензий. При статистическом анализе можно выделить среди них такие направления: исследование институтов культурно-интеллектуальной сферы; изучение прецедентных базовых текстов; идентификация дискурсов понятийного аппарата; проблема стилей и форм интеллектуальной деятельности; интеллектуальные биографии; форма межличностных коммуникаций; трансляции идей и смыслов; интеллектуальные сообщества и складывающаяся вокруг них интеллектуальная среда; интеллектуальные традиции.
Вот это если говорить о том, что мы реализуем на практике.
Дух эпох
Важно обратить внимание на то, насколько сильно сочетается проблематика интеллектуальной истории с проблематикой исторической памяти. Это тоже естественно, потому что мы говорим об интеллектуальных традициях и о культуре.
И ещё раз хотелось подчеркнуть, что природа интеллектуальной истории междисциплинарна. Учитывая различные методы, применяемые в смежных дисциплинах, понятно, что должен быть больший простор для методологических установок. Что может объединить? Именно концептуализация, концепция интеллектуальной культуры.
Интеллектуальная культура как бы соединяет в себе то, что рассыпается на фрагменты, когда мы начинаем их перечислять: история идей, история философий, история наук. И я считаю, что на данный момент интеллектуальная история приобрела не достававшую ей целостность. Каждая из этих дисциплин имеет свои собственные задачи и преференции, но теперь они объединены единым ракурсом. Этот ракурс показывает интеллектуальный субстракт, наличествующий в том или ином обществе в ту или иную эпоху, он оказывается на поверхности, выступает как интегрирующий.
В одной из своих статей я писала — часто именно интеллектуальная сущность выступает как наименование эпохи: эпоха Ренессанса или эпоха Просвещения. Понятно, что можно спорить с этими наименованиями, но почему-то специалистам, которые периодизировали историю, именно это пришло в голову для обозначения эпохи. Это как бы дух эпохи. Правда, всегда интересно, как нашу эпоху назовут, и будет ли там фигурировать что-то интеллектуальное.
Имея предметом историю интеллектуальных сообществ, мы как бы реализуем на практике рождение новых интеллектуальных сообществ. Общество интеллектуальной истории тоже стало новой вехой в развитии отечественной историографии. Оно помогло объединиться неформальным историкам, которые как будто поняли, что много десятилетий говорили прозой. Они обнаружили это, когда была провозглашена линия на развитие интеллектуальной истории. Потому что оказалось — мы не безродные иванушки, в российской историографии мощная традиция изучения истории мысли. Но она также фрагментировалась на историю политической, экономической мысли, историю науки.
Кстати, я с большим уважением отношусь к историкам науки, они колоссальный прогресс сделали, связанный с погружением в контекст. В истории науки хорошо заметна эта линия на выявление духа того или иного времени.
В заключение хочется отметить, что сейчас в нашей отечественной историографии по некоторым позициям мы занимаем очень достойное место. В разных регионах направление интеллектуальной истории активно развивается, мы завалены статьями, и это интересные исследования. Только хочется, чтобы появилось больше отделений в Сибири, тут такой простор. И потрясающий интерес у студентов к этой проблематике. В РГГУ уже 5 лет работает магистерская программа «История идей и интеллектуальной культуры», и она востребована, поступают очень толковые ребята. Причем это выпускники университетов разных специальностей, не только историки, но юристы, культурологи, философы, даже выпускники Бауманки. Потому мы что наша область — это история творчества, и творческие люди к ней тянутся.
Что такое история науки?
Гравюра Уильяма Хита «Марш интеллекта», ок.
1828 г. © Попечители Британского музея.
Когда мы думаем о прошлом, мы думаем об истории. Когда мы думаем о будущем, мы думаем о науке. Наука строит свое прошлое, но одновременно и отрицает его. Как утверждал эссеист-романтик Томас де Куинси, для работающих ученых « Principia » Исаака Ньютона 1687 года имеют не больше ценности, чем устаревшая поваренная книга. Как же тогда выглядит история науки?
Первая страница «Philosophiae Naturalis Principia Mathematica» Исаака Ньютона, 1687 г. Фото: SSPL / Getty Images.
Наука создавалась на протяжении тысячелетий людьми самых разных культурных традиций. Такие виды деятельности, как эксперимент, зародились в аптеках, кухнях и ремесленных мастерских эпохи Возрождения; эволюционная теория опиралась на источники, варьирующиеся от овцеводства до экономики человеческого населения; астрономия возникла из попыток прочесть небесный язык звезд.
Сама история науки развивалась как дисциплина в Европе и Северной Америке в конце 19-го века, как способ наметить подъем отчетливо современного мира под европейским господством.
Наука казалась уникальным продуктом белых людей на Западе. Однако в последние годы историки науки перевернули этот взгляд с ног на голову, так что наука понимается как результат глобального взаимодействия, конфликта и обмена. Становление университетов в качестве ключевого места для обучения в средневековой Европе, реорганизация научных дисциплин в десятилетия около 1800 г. и подъем геномики и вычислений в конце 20-го века: эти и другие ключевые события являются частью изменений в кросс- культурная коммерция и торговля.
Наука, которая часто стремилась установить универсальные стандарты, тесно связана с историей империй, от Ассирии, Египта и Америки до Китая и Индии. Он находился на службе княжеских дворов, военных и других центров власти. В то же время, однако, «ученый» (современное слово, датируемое XIX веком) часто признается обладающим особым моральным авторитетом, связанным с идеалами беспристрастной экспертизы и нейтральной объективности.
Ничто в нашей культуре не кажется более объективным, чем «природа»: но как это произошло? История науки помогает нам понять, как принимались вещи, которые мы сейчас считаем само собой разумеющимися, от кровообращения до существования черных дыр.
Для этого необходимо смотреть на знания в процессе становления, с фальстартами и неправильными направлениями, воспринимаемыми так же серьезно, как и с тем, что сейчас кажется блестящими прозрениями. Это также означает рассмотрение того, как устанавливается консенсус, разнообразный спектр деятельности, связанной с созданием науки, и то, как наука становится частью повседневной жизни.
Неоассирийская небесная планисфера; на этой стилизованной карте небо разделено на восемь частей. Он представляет собой ночное небо 3-4 января 650 г. до н.э. над Ниневией. © Попечители Британского музея.
Историки науки не просто ведут хронику прогресса в направлении современности и не ищут истоков универсального научного метода. Вместо этого они спрашивают, как открытие стало определяющим элементом науки и как в разных предметах возникли разные методы. Они обращаются к материальным следам прошлого, сохранившимся в виде инструментов, карт, глиняных табличек, рукописей на пальмовых листьях, археологических находок и книг.
Разнообразие навыков и методов, необходимых для изучения этих материалов, означает, что историки науки работают в самых разных местах: от специализированных академических отделов и отделов научных исследований до библиотек и музеев.
История науки, пожалуй, больше, чем любой другой предмет, бросает вызов глубоким разделениям на нашей дисциплинарной карте знаний. Если вы идете по террасе Карлтон-Хаус, где расположены британские научные академии, вас легко запутать. Где история науки? В №№ 6-9 у Королевского общества есть прекрасная библиотека и журнал в этой области, что является частью его миссии по «улучшению естественных знаний». Но совсем рядом, в домах № 10-11, находится Британская академия, где история науки взаимодействует со всем спектром других гуманитарных и социальных предметов.
Возможно, неудобные вопросы важно задавать.
Джим Секорд — заслуженный профессор истории и философии науки Кембриджского университета. Он был избран членом Британской академии в 2020 году.
Он много писал по истории науки XIX века, в том числе Victorian Sensation: The Extraordinary Publication, Reception and Secret Authorship of Legies of the Natural History of Creation и Взгляды науки: книги и читатели на заре викторианской эпохи . Он является директором проекта Darwin Correspondence Project в университетской библиотеке в Кембридже, который редактирует все письма Чарльзу Дарвину и от него. Издание будет завершено в 30 томах в 2022 году.
История научного метода
История научного метода увлекательна и длинна, она охватывает тысячи лет.
В разработке научного метода участвуют некоторые из самых просвещенных культур в истории, а также некоторые великие ученые, философы и теологи.
Глядя на изменения в философии, лежащей в основе научных открытий, мы не можем забыть о некоторых инструментах, которые делают науку возможной, включая библиотечное индексирование и рецензируемые научные журналы.
От наблюдений древних греков и зороастрийцев до космического телескопа Хаббла история научного метода лежит в основе развития всей науки и техники, и мы обязаны нашей современной технологией некоторым великим и новаторским умам.
Это клише, но на самом деле мы стоим на плечах гигантов.
Начало истории научного метода
В то время, когда две великие культуры Древней Греции и Древней Персии стремились к господству и вели войны в Фермопилах и Платеях, легко забыть, что эти две культуры также имели глубокое взаимное уважение и обмен идеями и знаниями.
Неудивительно и уместно, что наша история научного метода начнется здесь, хотя мы должны отметить, что знание не знает границ. В то время как вавилонские, индийские и египетские астрономы, врачи и математики разработали некоторые эмпирические идеи, греки первыми разработали то, что мы называем научным методом.
Первоначально древнегреческие философы не верили в эмпиризм и считали измерения, такие как геометрия, прерогативой ремесленников и ремесленников.
Философы, такие как Платон, считали, что все знания можно получить с помощью чистого рассуждения и что нет необходимости что-либо измерять.
Это звучит странно для нас, но для этого были веские причины; однако обсуждение платонизма само по себе заняло бы целый веб-сайт, поэтому Стэнфордская философская энциклопедия является отличным источником для тех, кто хочет узнать больше.
Аристотель , считающийся отцом науки, первым осознал важность эмпирических измерений, полагая, что знания можно получить, только опираясь на то, что уже известно.
Измерение и наблюдение, основы, на которых строится наука, были вкладом Аристотеля. Он предложил идею индукции как инструмента для получения знаний и понял, что абстрактное мышление и рассуждения должны поддерживаться открытиями реального мира.
Он применял свои методы практически ко всему, от поэзии и политики до астрономии и естественной истории. Его «протонаучный метод» заключался в тщательном наблюдении за всем.
Чтобы изучить мир природы, он тщательно изучил более 500 видов и в трактате о политике изучил конституции 158 греческих городов-государств, гигантское предприятие и прямое противопоставление Платону, чья идея идеальной республики была основана на его идее совершенства, а не на существующих системах.
Методы Аристотеля можно резюмировать следующим образом.
- Изучите, что другие пишут на эту тему.
- Найдите общее мнение по теме
- Проведите систематическое изучение всего, даже частично относящегося к теме.
Это первый признак научного метода, с обзорами литературы, консенсусом и измерениями. Греки были первыми, кто разделил и назвал отрасли науки узнаваемым образом, включая физику, биологию, политику, зоологию и, конечно же, поэзию!
Примерно в 200 г. до н.э. в знаменитой александрийской библиотеке впервые была введена библиотечная каталогизация, необходимая для любого ученого, проводящего рецензирование.
См. также:
Зоология Аристотеля
Алхимия и философский камень
Древняя медицина
Древняя физика
Психология Аристотеля
Влияние мусульман на историю научного метода
и история научного метода должна отдать дань уважения некоторым из блестящих мусульманских философов Багдада и Аль-Андалуса.
Они сохранили знания древних греков, в том числе Аристотеля, но и дополнили их, и явились катализатором формирования научного метода, узнаваемого современными учеными и философами.
Первым и, возможно, величайшим исламским ученым был Ибн аль-Хайсам , наиболее известный своей замечательной работой о свете и видении под названием «Книга оптики». Он разработал научный метод, очень похожий на наш:
- Сформулируйте явную проблему, основанную на наблюдениях и экспериментах.
- Проверка или критика гипотезы с помощью экспериментов.
- Интерпретируйте данные и сделайте вывод, в идеале используя математику.
- Опубликовать результаты
Ибн аль-Хайтам блестяще понял, что контролируемые и систематические эксперименты и измерения необходимы для открытия новых знаний, основанных на существующих знаниях.
Другими его дополнениями были идея о том, что наука — это поиск абсолютной истины и что единственный способ достичь этой цели — скептицизм и все подвергая сомнению.
Другие мусульманские ученые внесли свой вклад в этот научный метод, усовершенствовав и сохранив его. Аль-Бируни понимал, что измерительные инструменты и люди-наблюдатели склонны к ошибкам и предвзятости, поэтому предположил, что эксперименты необходимо повторять много раз, прежде чем станет возможным среднее значение «здравого смысла».
Аль-Рахви (851–934) был первым ученым, использовавшим узнаваемый процесс рецензирования.
В своей книге «Этика врача» он разработал процесс экспертной оценки, чтобы гарантировать, что врачи документируют свои процедуры и предоставляют их для проверки. Другие врачи просматривали процессы и принимали решение в случае подозрения на злоупотребление служебным положением.
Абу Джабир , известный как Гебер (721–815), исламский ученый, которого часто называют отцом химии, был первым ученым, который ввел контролируемые эксперименты и вытащил алхимию из мира суеверий в мир эмпирических измерение.
Ибн Сина (Авиценна), один из титанов в истории науки, предположил, что есть два пути достижения первых принципов науки: через индукцию и экспериментирование. Только с помощью этих методов можно было открыть первые принципы, необходимые для дедукции9.0005
Другие исламские ученые внесли свой вклад в идею консенсуса в науке как средства отсеивания второстепенной науки и разрешения открытого обзора. Эти вклады в научный метод и инструменты, необходимые для их использования, превратили это время в золотой век исламской науки.
Однако с упадком Исламских Домов Знаний история научного метода перешла в Европу и эпоху Возрождения.
См. также:
Исламские ученые и биология
Исламская офтальмология
Исламская алхимия
Исламская медицина
Исламская психология
Ренессанс и история научного метода
Ренессанс был еще одним поворотным моментом для научного метода, когда европейские ученые взяли знания греков и мусульман и добавили к ним .
Опять же, невозможно перечислить всех ученых в отдельности, но есть имена, которые выделяются в любом повествовании об истории научного метода.
Роджер Бэкон (1214–1294) был одним из первых европейских ученых, усовершенствовавших научные методы.
Он разработал идею проведения наблюдений, выдвижения гипотез, а затем экспериментов для проверки гипотез. Кроме того, он тщательно документировал свои эксперименты, чтобы другие ученые могли повторить его эксперименты и проверить его результаты.
Фрэнсис Бэкон (1561–1626) был одним из величайших инициаторов развития научного метода.
Он подтвердил важность индукции как части научного метода, полагая, что все научные открытия должны происходить через процесс наблюдения, экспериментирования, анализа и индуктивных рассуждений, чтобы применить результаты к вселенной в целом.
Он также считал, что экспериментальные данные могут быть использованы для исключения противоречивых теорий и приближения к истине.
Великий философ и математик Декарт (1596 — 1650), напротив, твердо верил, что Вселенная подобна огромной машине. Следовательно, если бы вы понимали основные законы Вселенной, вы могли бы сделать вывод о том, как все будет действовать.
Галилея (1564 — 1642) обычно помнят за его знаменитый гравитационный эксперимент, но он также внес большой вклад в научный метод. Фактически, такие физики, как Эйнштейн и Хокинг, провозгласили его отцом современной науки.
Безусловно, его методология сформировала физику и другие области, основанные на математических теоремах. Его методы, положившие начало расколу между наукой и религией, включали стандартизацию измерений, позволяющую проверять результаты экспериментов в любом месте.
Галилей использовал сильно индуктивный научный метод, потому что он понимал, что никакие эмпирические данные не могут полностью соответствовать теоретическим предсказаниям.
Он считал, что экспериментатор не сможет учесть каждую переменную в отдельности.
Например, в мире физики Галилей предположил, что масса не влияет на гравитационное ускорение.
Ни один эксперимент никогда не сможет точно измерить это из-за сопротивления воздуха, трения и неточностей в устройствах и методах измерения времени.
Однако повторение независимыми исследователями могло создать совокупность доказательств, которые позволили бы сделать экстраполяцию на общую теорию.
Этот период, охватывающий шестнадцатый и семнадцатый века, часто называют научной революцией, и он выбросил еще некоторые элементы, необходимые для научного метода.
Королевское общество было основано в 1660 году, в состав которого входила группа экспертов для консультирования и руководства, а также наблюдения за распространением информации, а также создание журнала для помощи в этом процессе.
Этот орган постановил, что экспериментальные данные всегда преобладают над теоретическими данными, являющимися одной из основ современной науки.
Естественно, назначение группы экспертов и создание журналов также привели к подлинному рецензированию, процессу, адаптированному из мусульманских обычаев.
Научная революция достигла своего апогея благодаря Исааку Ньютону, который внес, пожалуй, величайший вклад в историю научного метода.
Он был первым, кто действительно понял, что научный метод нуждается как в дедукции, так и в индукции.
История научного метода и двадцатый век
Научный метод, разработанный Бэконом и Ньютоном, оставался главной движущей силой научных открытий на протяжении трех столетий.
Однако их идеи были основаны в то время, когда большинство ученых были эрудитами, работающими во многих научных областях, а также разбирающимися в философии и теологии.
Наука постепенно начала отдаляться от этих областей и превратилась в отдельную область изучения. Кроме того, растущая сложность науки и увеличение как широты, так и глубины сделали невозможным для ученого работать между дисциплинами.
По мере того, как наука начала разделяться на химию, физику, биологию и протонаучную психологию, история научного метода стала намного сложнее.
Физики могли оставаться верными индуктивным методам Бэкона, но психологам стало все труднее сталкиваться с чрезвычайной изменчивостью человеческого разума и искусственных конструкций.
В результате в двадцатом веке произошли огромные изменения в научном методе, поскольку философы науки пытались решить эту проблему. Вероятно, самым известным из них был Карл Поппер, который понимал ограниченность старых научных методов.
Вклад Поппера в историю научного метода
Документирование вклада Карла Поппера в историю научного метода заняло целую книгу, поэтому можно охватить только основные моменты.
Главной целью Поппера было установить, что наука не безошибочна. Устоявшиеся научные дисциплины часто шли по ложному пути и порождали неверные теории.
С другой стороны, лженауки, какими были психология и социальные науки в начале двадцатого века, часто находили правильный ответ, даже если они не могли в совершенстве следовать научному методу.
Это заставило его усомниться в самом определении науки, и поэтому он попытался разработать научный метод, учитывающий ограничения. Ранее определение между наукой и ненаукой вращалось вокруг эмпирических методов и индуктивного метода.
Это определение не учитывало развитие новых дисциплин и не объединяло должным образом возрастающую сложность теоретической науки с практической наукой.
Например, почему теории Эйнштейна считались научными, а теории психолога — псевдонаучными?
Поппер постулировал, что наука развивается посредством процесса «предположений и опровержений»; что ученый-теоретик разработает теорию, а ученый-эмпирик попытается проверить ее до разрушения. Чтобы это произошло, теория должна быть «фальсифицируемой».
Если теория не может быть должным образом проверена наукой, то она не может быть научной.
Например, физическая теория была открыта для эмпирической проверки, и многие ученые разработали способы эмпирической проверки теории относительности; поэтому его можно было сфальсифицировать и применить научный метод.
До времен Павлова и Скиннера психологические теории было чрезвычайно трудно фальсифицировать, поскольку количественных методов было мало.
Из-за этого дисциплина считалась более псевдонаучной. Даже сейчас убежденные попперианцы подвергают сомнению фальсифицируемость и, следовательно, полезность психологии и социальных наук, хотя это и продиктовано некоторым научным снобизмом!
Вклад Куна в историю научного метода
Томас Кун был следующим в двадцатом веке, кто внес свой вклад в историю научного метода, представив идею парадигм.
Эта конкретная идея была построена на идее, что наука разработала противоречивые теории о том, как все работает. Эксперименты приведут к тому, что одна из этих теорий станет доминирующей и будет принята научным сообществом. Кун назвал это «научной парадигмой».
Он считал, что группа ученых будет придерживаться определенной парадигмы, часто очень упорно, до тех пор, пока совокупность свидетельств не станет настолько обширной, что «смена парадигмы» станет неизбежной.
Затем ученые примут новую парадигму и начнут работать в рамках ее ограничений, хотя две парадигмы не обязательно исключают друг друга.
Например, некоторые физики считали электроны частицами; другие считали, что электроны — это волны. В конце концов физики обнаружили, что они действовали как обе, и поэтому парадигмы перекрывались.
Сейчас, конечно, квантовая физика открывает новые определения и парадигма снова меняется.
Психология представляет собой еще один прекрасный пример смены парадигмы в форме дебатов о природе и воспитании. Некоторые психологи утверждали, что все поведение было заложено и продиктовано при рождении, в то время как другие верили в Tabula Rasa, чистый лист разума, где все программирование было результатом воспитания, стимулов окружающей среды и образования.
В настоящее время текущая парадигма состоит в том, что оба имеют важное влияние, и психология и физиология, кажется, поддерживают эту парадигму.
Вклад Фейерабенда в историю научного метода
Последним из трех великих философов, стоящих за историей научного метода, является Пол Фейерабенд, научный анархист.
Когда Поппер понял, что наука разделилась на множество различных дисциплин, Фейерабенд понял, что эти дисциплины стали слишком сложными, чтобы их можно было определить с помощью одного всеобъемлющего метода.
На самом деле, Фейерабенд считал, что попытка заставить все научные дисциплины следовать набору правил на самом деле препятствует науке, создавая ложные ограничения и барьеры для прогресса.
Его знаменитая философия «Что угодно» была попыткой решить эту проблему, утверждая, что ученые не должны подвергаться влиянию «мистических» философий.
В качестве примера он указал на физику, сетуя на обилие физиков, не разбирающихся в философии, утверждая, что если они ее не понимают, то как она может их ограничивать?
Его самым сильным аргументом против научного метода было то, что исторически многие великие открытия не были бы сделаны, если бы их ограничивали строгие ограничения научного метода, указывая на работы Галилея и Коперника. Он считал, что ученым часто приходилось придумывать правила по мере их продвижения, адаптируя свои методы к новым открытиям, которые нельзя было исследовать, не нарушая установленных правил.
Он указал, что научные открытия развивались неравномерно и что самые большие научные скачки игнорировали научный метод.
Если бы Коперник, Дарвин, Эйнштейн или Вегенер придерживались строгого научного метода, они никогда бы не опубликовали свои теории, а вместо этого застряли бы в бесконечной петле наблюдений и экспериментов.
Они были бы обречены на небольшие научные скачки, так и не набрав достаточного импульса и доказательств, чтобы предложить грандиозную и всеобъемлющую теорию.
История научного метода – движение в будущее
После долгой истории научного метода, идущей от греков, мусульман и эпохи Возрождения, какое место занимает современный научный метод?
Конечно, идеальный научный метод не работает для всех дисциплин, и они должны адаптировать и модифицировать его.
Возможно, лучший способ взглянуть на научный метод — это дисциплинарная основа, поскольку каждая научная область, кажется, разработала свою собственную философию.